Судьба княжеского потомка

 

06/11-13 

                                                               Судьба княжеского потомка.

                                                                               часть первая

Павел Суздалев – Заславский

                                                            « - Что это за интерьер?! Это разве обои? Освещение!

                                                                 О, боже, где вы взяли эти лампы?! А мебель!

                                                                 Я в шоке! - Ты не в шоке. Ты в тюрьме!»

                                                                        *

            В голове отупелость, полное оцепенение, ступор, состояние близкое к «коме». Такое ощущение наступило у меня утром 24 апреля 2004года от рождества Христова. А очнулся я не много, не мало, в тюремной камере знаменитой тюрьмы, на «Володарке». Грязная, темная, покрытая рифленой штукатуркой комната, около восьми квадратных метров. Деревянная сцена, высотой сантиметров сорок, на которой расположились я и пятеро несовершеннолетних мальчишек. Я долго лежал, не поднимаясь, и все вспоминал, как я здесь оказался, и что я тут делаю. В голову ни чего не приходило, полная пустота. Я даже не чувствовал, что лежу на голых досках. В камере шумно, ребятишки прыгают, скачут, дерутся, вроде и камера небольшая, но и им этого хватает. Собрали их сюда из разных тюрем, для отправки на этап, по зонам. Все они осуждены на разные сроки, в основном за мелкое воровство и хулиганство.

             Каждый из них строит из себя матерого зэка, рассказывает, естественно с большим преувеличением, о своих подвигах, какой крутой он был на воле. Угрожают друг другу, задирают, особенно слабее себя. Каждый обещает на этапе опустить «ближнего». Жизнь в зоне им представляется сказкой, они войдут туда, будут у них свои «кони» и «шестерки» и будут они всех опускать. Особенно им нравиться, что они будут всех опускать.

              У меня в голове все не могло вместиться, как я, Генеральный директор юридической фирмы, с тремя высшими образованиями, два из которых юридические, оказался здесь. Как держаться, какие здесь правила. Я на свободе-то особо ни с кем не общался, но здесь тюрьма, особые, «зэковские»,  уставы. Со мной ребятишки держались более-менее уважительно, хотя некоторые пытались мне тыкать, но я их резко останавливал. Тюрьма, тюрьмой, а человек всегда должен оставаться человеком. В их  дела я не вмешивался, иногда, слегка успокаивал. Принесли баланду, мальчишки встретили ее с восторгом, даже подрались немного из-за нее. У товарища она вкуснее и надо хоть ложку украсть. Уже в зоне я понял, что таким как они, в зоне хана, их обычно в «конях» держат, либо в «обиженных». Правда, мне до всех узнаваний было еще далековато.

                                                                          * 

                Где-то ближе к обеду дверь камеры открылась и нас повели в баню. Выстроили в коридоре, рядом пара охранников, молодые парни из внутренних войск. Высокие, рослые, накачанные солдаты, одетые в красивую форму. Я сначала не мог понять, что за род войск. Похожи на десантников, в десантной форме, но не будут же десантники зэков охранять. Позже узнал, что оказываются внутренние войска, так красиво одеваются. Все спокойно, без эмоций. У меня для бани все снаряжение с собой было, так как выдернули меня из клиники, где я лечился. Вели нас длинными, извилистыми коридорами, различными переходами, я естественно с моей плохой зрительной памятью и не старался запоминать все эти извилины и переходы, тем более побег не планировал. Ребята и здесь не угомонились, весело переговариваются, хохочут, рассматривают двери камер, не мелькнет ли какой земляк, в «кормушной» форточке. Баня небольшая, но все поместились. Я неплохо помылся, понимая, что это тюрьма и чтобы не подцепить заразу, надо соблюдать чистоту тела. После бани нас снова повели в ту же камеру и снова мы улеглись на сцену. После бани, да, снова в эту грязь, на деревянную сцену. Это конечно дико, но, увы, ты уже себе не хозяин. Через несколько минут, снова дверь открылась, и нас всех вывели из камеры, и выстроили в коридоре. Стали опрашивать насчет нашего здоровья, осматривать, нет ли ушибов, ссадин, травм. Это тюремный медик, вернее медичка, полненькая, кругленькая, как я позже узнал, фельдшер Анна Ивановна, пришла осматривать вновь прибывших зэков. Я сказал и подал ей мои документы, о том, что я сердечник и прибыл сюда прямо из клиники, где находился на излечении. Она документы забрала и ушла. Нас снова в камеру. Я лег на сцену и стал впадать в ступор. Мой организм стал так реагировать на окружающую действительность. Это в дальнейшем спасло меня от сумасшествия. Ребята сразу затеяли драку, лидера среди них я не заметил, драку мог начать и самый маленький. Шум, гам и беспрестанные угрозы один одному. Вечером, в десятом часу, открылась дверь, и меня вызвали с вещами. Я, попрощавшись, от души пожелал ребятам, чтобы к ним подсадили более искушенного зэка, чем я, и чтобы он их строил постоянно, может скорей образумятся. Меня коридорами, переходами повели в тюремную медсанчасть.

                                                                        *

Зашли на второй этаж, и попали в более чистый и светлый коридор. Запахло валерьянкой (здесь это лекарство на все случаи жизни). Завели в палату-камеру, большая, светлая, на окне, правда, не шторы, а металлические решетки-жалюзи, но окно большое. Камера благоустроенная, на двенадцать человек, туалет, вода. Металлические койки на каждого зэка, в два яруса. Зашел, поздоровался. Вызвал у всех сидящих здесь зэков удивление, как это сюда залетел, не нашего круга кент. То есть моя фигура была явно не для этих мест. Меня даже это воодушевило, может действительно, чуть-чуть попугают, хотя за что и выгонят. Рассказал свою историю, что, да как. Собственно и рассказывать было не о чем, сам не знал, за что закрыли. Зэки начали обсуждать активно мое дело, каждый высказывал свое мнение. До самого утра стоял шум и гам, обсуждали различные версии моей посадки, пришли к единому мнению, что я временный человек, долго здесь не задержусь. Все же мир наш тесен, с одним из зэков у нас нашлась общая знакомая, его жена. Она работает медсестрой, где я только, что лежал на лечение. Откуда меня и забрали.

              Зэки вначале показались мне серьезными, внушающими уважение, авторитетными по их разговорам. Ну, как же, один по его словам торговал оружием и снабжал им банду. Другой зэк, всю жизнь по тюрьмам и по ссылкам. Третий, грабитель. И, только значительно позже дошло, а сейчас я, убежден, что там, в основном  находятся зэковские отбросы. Лежали, в основном те, кто увиливал от нахождения в колониях, либо кто боялся находиться с другими зэками в общих камерах, то есть те, у кого были грехи перед другими зэками, по законам зоны. Между прочим, они и больше всех активничали в камере.

                                                                          *

            Сидели здесь и высокие чины, за так называемые экономические преступления, а проще за воровство и взятки. Двое из «экономистов», сидели здесь в камере. Один лет тридцати пяти лет, директор частной фирмы, совместно с начальником тыла армии, перегонял составы с нефтью с армейских складов, через свою фирму, в Латвию, на чем и погорел, отделавшись восьмью годами лишения свободы, а мог лет на пятнадцать залететь. Но это был законченный зэк, здесь он чувствовал себя, как рыба в воде. Видно заранее был готов к посадке за труды свои тяжкие. Я с ним практически и не познакомился. Другой лет пятидесяти, был в ранге заместителя министра, погорел на банальном взяточничестве, правда, в крупном размере. Иск у него был на восемьсот тысяч долларов. Я думаю, он весь иск и проел в этой тюрьме. Адвокаты с него вытянули, да и в медсанчасти бесплатно не лежат, а он уже год здесь находится, симулируя из себя желудочного больного. К слову сказать, здесь я ему свалился кстати. По первому моему образованию я врач. И мне приходилось его консультировать для дальнейшей его симуляции. Находиться здесь больше месяца (бесплатно, т.е. если в лапу не дал), не положено. Я думаю, из тюрьмы он выйдет нищим и больным. Дело в том, что у него (я с ним месяц лежал) в конце концов, поехала крыша. Этот министр, взял надо мной опеку и по сути дела спас меня. За год нахождения в тюрьме, он освоился, стал умудренным зэком, научился готовить из имеющих продуктов. Рассказал мне, об обычаях, тюремных нравах, что положено, что не положено, о чем можно говорить, что нельзя. Составил список вещей, которые жена должна была прислать мне, которые здесь мне необходимы. Потом целыми ночами рассказывал мне «сказки», прожекты, как разбогатеть, что он возьмет меня к себе и тому подобное. Я соглашался, поддакивал, хотя сразу понял его, что ни хрена он в экономике не «прет», но думаю, бог с ним, это тюрьма, пусть ему, с его прожектами будет легче. Да и меня он отвлекал этим от моих мыслей, забивал мою голову, хотя и не нужными, но все же не моими, сложными для меня мыслями. Арестовали его год назад, в Бресте, на вокзале, когда он приготовился уносить ноги из страны. Страны, которая его выучила, дала работу, жилье, семью, но которую он обокрал, обгадил. Подошли люди в штатском, предъявили ордер и на глазах детей и жены увезли сюда, на «Володарку». Шок конечно у него был сильнейший, да тут любой на его месте свихнется.

                                                                         *

Положили меня, вернее я сам лег, на второй ярус, но при моей неуклюжести, моем избыточном весе, это место было не для меня. Так что разок даже пришлось свалиться. Нужно было передислоцироваться на другое место. Здесь мне пригодилось мое медицинское образование. Фельдшера, которые нас обслуживали, знали, что я врач и естественно ко мне относились немного помягче, снисходительней, чем к другим зэкам. Я этим воспользовался и стал сам себе назначать лечение. Я прекрасно знал свойства медицинских препаратов (недаром в свое время, я работал начальником аптечных складов). Знал, какие препараты здесь разрешены. И назначил себе как лечение, антигистаминный препарат «димедрол», обладающий сильным седативным действием. В это же время один зэк лежащий, на лучшем месте нашей палаты-камеры (между прочим, с высшим образованием, вдобавок врачебным, но ветеринарным, правда, я всегда подозревал, что самые тупые врачи это ветеринары) был любитель димедрола. Я предложил ему свой димедрол обменять на его койку. Он согласился, тем более мы с ним были в неплохих отношениях. И я переехал на лучшее место в нашей палате-камере. На второй день нахождения здесь в палате – камере, пришла ко мне посылка. Все что мне надо, вернее, то, что здесь нужно для выживания, мне прислали. «Активисты», естественно сразу похватали, схавали, даже спасибо не сказав. Кроме сигарет, которые я сумел оставить себе. Сигареты в тюрьме – это необходимость, это жизнь, что доллары на воле. Без них можно прожить, но жизнь будет тяжелой. Даже наши белорусские дешевые сигареты «Прима», здесь очень высоко ценятся. Я, с помощью этих сигарет, наменял у каптеров, хороших новеньких наволочек, простыней и стал находиться в более, менее человеческих условиях. Навел контакт, с девочками-шнырями, которые, по решению ДИНа, отбывают срок здесь, в тюрьме, работая  в прачечной. Стал отдавать им свое белье, для стирки, что категорически здесь запрещено. Стирать свое белье положено в бане, самому, что все, кроме меня и делали. Чистота в тюрьме – это первое дело. Да и стало комфортней жить.

                                                                         *

Здесь же стали происходить небольшие чудеса. У меня с собой был журнал «Криминальное обозрение». Я прочел в нем одну зловеще – интригующую статью, в которой была ярко выписана криминальная канва, молодого злодея. О том, как молодой паренек решил расправиться со своей женой, ради того, чтобы отнять квартиру и жениться на своей любовнице. Статья была интересно, красочно написана, я даже немного возмутился, над поведением молодого человека, над его жестокостью и вдруг этого молодого человека – злодея, закатывают, на инвалидной коляске в нашу палату-камеру. Любопытство, расспросы. Как он, инвалид, в коляске, мог такое совершить? Оказалось, что в действительности выглядело гораздо хуже, но только наоборот. Паренек, двадцати восьми лет, преподаватель химии в Белорусском Государственном Университете, рано захотел себе самостоятельности, и сразу после окончания университета, женился.  Родители хотя и были против его женитьбы, пошли ему навстречу, купили и подарили ему однокомнатную квартиру, и он довольный, стал жить и поживать со своей молодой, горячо любимой  женой. Но когда сильно хорошо – это тоже плохо. Молодая жена быстро себе нашла отдушину в скучной семейной жизни, завела себе любовника и фактически жизнь у них разладилась. Она то, уходила от него, жила у любовника, то вновь приходила, жалко ей было отдавать квартиру, хотя квартира была не ее. Однажды, Валерий, так зовут молодого злодея, берет с собой своего друга, в качестве свидетеля, от возможных провокаций, со стороны бывшей любимой и приезжает к себе в квартиру. Жена лежит на кровати, в сладострастной позе, невинно поглядывая на вошедшего бывшего мужа. Валерий, на правах хозяина квартиры, подходит к ней, и спрашивает ее, какого черта она к нему приехала. Но, тут вмешивается его друг, который приехал с ним. Этот его друг достает складной нож, и наносит ему три удара этим ножом в спину. Обратите внимание, три раза, не один, не два, а три. Жестоко? Он падает без сознания, они долго совещаются добивать, не добивать его, но все же вызывают скорую помощь, которая увозит его в больницу скорой помощи. Там ему жизнь спасли, но он остался инвалидом первой группы и может передвигаться только на коляске. То есть спинной нерв у него был перебит. Было долгое следствие, но как не странно, срок дали ему. Восемь лет строгого содержания. Что оказалось. Его молодая жена была давно любовницей его друга. Об этой связи он и не подозревал. Друг с его женой вошли в сговор, и чтобы не потерять квартиру решили с ним расправиться. Свалив на то, что якобы он позвал своего друга убить ее и, что он пытался задушить ее, а друг стал на защиту молодой женщины. Хотя, что ее защищать, когда она была мастер спорта по борьбе дзюдо, да и нож не стоило бы применять, достаточно оглушить табуреткой (если бы так было в действительности), правда, мастера спорта по дзюдо задушить практически невозможно.  Но наш суд решил по-другому, - виновен! Это же наш Белорусский, независимый суд. В действительности он конечно зависимый, особенно от денег. Эти деньги и помогли парню и другим оказаться в тюрьме. И как я в дальнейшем, общаясь с зэками, изучая их протоколы судебных заседаний, подсчитал, процентов двадцать в наших тюрьмах сидят невиновные.

                                                                           *

Еще одно интересное явление. Смотрим телевизор, программу криминал (зэки очень любят смотреть криминалистические программы, а за «боевики» душу отдадут), показывают портрет молодого преступника, в тематике их разыскивает милиция, и вновь открывается дверь, и естественно вводят этого парня. Положили его на второй ярус, надо мной, познакомились. Дима, двадцатипятилетний техник–электрик на линейной железнодорожной станции. Прозвали его «телезвездой», выслушали его рассказ. После окончания железнодорожного техникума, работал на железнодорожной станции, получал хорошие деньги, подружился с хорошенькой девушкой, влюбился в нее по уши, эта девушка и довела его до греха. Дима, для поднятия своего имиджа перед ней, решил купить машину,  но где взять такие деньги. Вообще-то надо их заработать, как бы и поступил нормальный человек, но это нормальный, а Димка сам по себе. Где деньги взять? Да у проституток отобрать, а то они их слишком много зарабатывают. Дима, купив газету: «Из рук в руки», прочитав ее, нашел объявления жриц любви и недолго думая, взяв огромный гаечный ключ, которым прикручивают рельсы к шпалам, направился грабить столичных проституток. Пару сотен долларов, он, таким образом, наскреб и тут же стал телезвездой, его портрет был вывешен на экранах телевизоров и он прямым ходом попал в нашу тюремную палату-камеру. Что-то там у него с почками или как он говорит, милиция при задержании попинала. Таким образом, он заработал себе жизнь в уголовной среде на целых шесть лет. Правда здесь он не пропадет. Я встретился через некоторое время с ним на зоне в Бобруйске, жил он там неплохо. У него золотые руки и блатные определили его в подмастерья. Делать деревянные поделки, что он и делал с большим успехом. Этим он себе зарабатывал на хлеб, да и у блатных был в почете. Он и здесь, в камере, что-нибудь мастерил. Правда, что он техникум закончил, не скажешь, мышление, очень низкого уровня, примерно как у пятиклассника.

                                                                      *

Жизнь в камере потекла сама по себе, одни приходили, другие уходили, но особо нас не тревожили, как бы свой замкнутый мирок. Хотя свыкнуться очень трудно, обвинение мне не было предъявлено, ордера на арест я тоже не видел. Просидев, вернее пролежав две недели, я написал петицию начальнику тюрьмы, на каком основании я здесь сижу. Пришел зам. по оперативной работе, сказал, что есть бумага из суда. На основании чего я здесь и нахожусь, но мне не показал. Где-то месяц я сидел как Буратино, без всяких бумаг и предъявления обвинений. И только через месяц пришло постановление суда, о том, что мне дали три года усиленного режима, правда на приговоре меня не было и как говорится, без меня, меня женили. Но все равно стало немного яснее, правда, за что, это уже другой разговор, это я думаю, уже никогда не узнаю. Жизнь потекла дальше. Министр варил, готовил еду, даже один раз умудрился огромный торт сделать, но наши подонки разве оценят, схавали, как будто, так и нужно и даже спасибо не сказали. У меня настроение после вынесения приговора, совсем потухло, я перестал практически с койки слазить, даже на прогулки перестал ходить. Хотя я прекрасно понимал, что прогулки и свежий воздух нужны, иначе неминуем туберкулез, но не мог я выдержать унижение, когда в толпе, руки назад, под охраной молодых, вышколенных солдат, бродить по этим коридорам. Для меня, по сути, и было самым тяжелым, что мной кто-то может командовать, когда я сам всю жизнь командовал.

                                                                        *

Пробовал войти в «зэковскую» жизнь. У «ветеринара» выменял плетенку, сделанную из хлеба, но прочностью не уступавшую металлической, пальцы крутить, повертел неделю, но не выдержал, обратно подарил ветеринару, тем более, он долго плакал, чтобы я обратно ее отдал. Брал книги, у министра, в библиотеке, но не читается, да и книги быстро исчезали, сокамерники на них жарили сало. Интересный метод, один держит металлическую (алюминиевую) тарелку, а другие жгут бумагу, поджаривают на ней сало или что-нибудь варят. Я похудел, стал стройным. Боли все прошли (советую многим сюда попасть), тюрьма лучшее лечение, недаром многие зэки – Солженицын, Жженов, прошедшие лагеря, долгожители, по много лет живут. Спокойной, обстановку палаты-камеры, назвать нельзя было. Были и споры, и ссоры. Были наезды активистов и на меня, что я, мол, не почину лежу на престижном месте, не соответствуя своему статусу. Сами активисты побаивались наезжать на меня, но старались подзуживать новеньких сидельцев, особенно с большими сроками. Народ в камере, постоянно менялся. Но, увы, я им был не по зубам. Я уже стал немного разбираться в людях, понял, что это не те зэки, которые правят здешним балом. У одного из активистов, когда его хотели забрать, и перевести в обычную камеру, произошла истерика. По его словам у него несколько ходок, все смотрящие у него в друзьях, да он сам чуть ли не вор в законе, все пальцы веером держал, а здесь, даже по полу покатался в истерике, взбудоражив всю камеру. Прибежало начальство, нашли какую-то бумагу и его оставили. Общей камеры боится как огня, что там у него, чего он боится, я так и не понял. У министра, за день до его перехода в общую камеру, тоже произошел сбой. Сдали нервы. Он меня чем-то достал. Мне пришлось сказать насчет его крыши, что она у него поехала (это и на самом деле). Он кинулся на меня в драку, но я его осек, подсказал ему, что он еще не дорос, чтобы драться с генеральными директорами. На следующий день его переводили в общую камеру, он заплакал, просил у меня прощения, естественно я его простил, я все же бывший врач и понимаю, что мало кто может выдержать в спокойствии, в такой обстановке. Мы попрощались с ним, обменялись телефонами и его увели. Дали ему восемь лет, усиленного режима. Отбывать наказание, отправили,  в колонию усиленного режима №8, г. Орша.

                                                                         *

Ровно месяц отсидев, в тюрьме «на Володарке», меня направили в СИЗО №1, в Республиканскую тюремную больницу, находящуюся на улице Кальварийская или по простому, «Кальварийка». Вот здесь я столкнулся с настоящими зэками. Дело в том, что в Республиканскую тюремную больницу направляют со всех лагерей страны, а их не мало, даже по номерам -22-е исправительные колонии, а еще тюрьмы, СИЗО, и т.д. И все больные зэки сюда и здесь же место пересечения, встреч, всех блатных зэков, так называемых воровских сходок. Здесь уже встретились настоящие, матерые зэки, с настоящим волчьим взглядом. Но и здесь бог не оставил меня в одиночестве, на расправу волкам, хотя я сам не верю не только в бога, но и в черта. Ко мне подошел, подъехал, нашел во мне близкого по духу человека, Сергей. Высокий, жилистый зэк, лет пятидесяти, без правого большего пальца, потерянного им на тюремных просторах,  с огромным тюремным стажем, больше двадцати лет. Побывал в лагерях практически по всему Советскому Союзу. Сейчас он сидит за умышленное убийство в зоне с особым режимом,- в городе Глубоком, сидит уже шестой год, учится заочно в международном, теистическом университете, на проповедника-протестанта. Меня как «белого» человека положили на нижнюю койку, в углу, это считается престижное место. Сергей постоянно находился около меня, рассказывал свои жизненные мытарства. Я его слушал часами. Закрою глаза, лежу. А он сидит около меня и рассказывает. Я любил слушать, это меня успокаивало, да и с другими зэками меньше приходится встречаться. Работал он машинистом тепловоза, на торфозаводе. Руки золотые, все умел, все мог. Была у него сожительница, дом, т.е. все, что надо для спокойной жизни. Не было одного выдержки, привык махаться руками. Вот рассказывает мне,

                     -Иду к себе домой с очередного срока, по дороге встречаю директора своего завода, тот приветливо здоровается, расспрашивает меня. Говорит, отдохнул, завтра выходи на работу, на свой тепловоз. Я, конечно, обрадовался, захожу домой, а там меня незнакомый мужичок встречает, выгнал его, но особо скандалить не стал. Сожительница с работы пришла, спросил. Что, да как?  Говорит просто знакомый. Стал ходить на работу, подремонтировал тепловоз. Недели через две прихожу домой, а тот мужичок снова у меня, поговорил с ним по круче, он хватается за топор, я за оглоблю. Оглобля оказалась эффективней, голова раскололась, я в бега, но куда тут убежишь, на двенадцать лет набегал.-

                                                                         *

Я лежу, слушаю его, иногда поддакну, что-нибудь, переспрошу, он довольный и мне хорошо. На обед ходим вместе. Кормили неплохо, особенно по сравнению с общей камерой. Сергей обо мне договорился со шнырем, о стирке белья, а там это не просто, Шныри держатся за свое место, им запрещено общаться с другими зэками. Он же договорился с банщиком, и мы с ним в баню стали ходить через день, а баня в тюрьме, еще раз повторюсь, это главное. Обстановка в больнице ужасная. Палаты тесные, мрачные, темные. Окна есть, но заделаны стеклянными кирпичами с цветным стеклом, т.е. что на улице не видно, а хотелось бы, как ни как, а это центр Минска и жизнь с той стороны стены, бурлит. Контингент больницы, разных мастей, от немощных стариков, до молодых, накачанных, полностью разрисованных зэков. Один из зэков являлся действующим чемпионом мира, по «кик-боксингу». Как говорится - боксера каждый обидеть может, но не каждый увернется. Вот и в его случае один не смог увернуться, а боксер сюда пришел. В палате конечно чистота, стерильность, шныри крутятся, моют, обрабатывают хлоркой, облучают кварцевой лампой, но страх подхватить какую-нибудь заразу, все же присутствует. Немного расскажу о так называемой касте неприкасаемых. Я первый раз столкнулся с ними здесь. К нам в палату положили молодого, лет тридцать пять зэка. И вдруг один из зэков, лежащих в нашей палате, забунтовал, давай его гнать. Что такое. Вызвали «смотрящего» по больнице. Оказалось, этот зэк находится на «положении» (ходит в подозрении на «обиженного») и ему с нами не положено находиться. Он должен был прийти в палату и сообщить об этом, но он этого не сделал. Смотрящий быстро и решительно утряс этот вопрос. Спросил у больных,

                 - Он вам говорил, что он на положении-

        Зэки, что удивительно для меня, подтвердили, что, да.

Тем самым спасли его. «Смотрящий», показал ему верхнюю койку, сказал, лежи, мы проверим тебя.  Нам велел, его не трогать. Его положили у нас в палате, но общаться нам с ним нельзя. Так я здесь узнал об этой касте. В дальнейшем, в зоне, мне часто пришлось с ними встречаться, вернее не встречаться, а видеть, так как, там они есть в каждом отряде. По сути дела, в зонах, да и здесь, без них не обойтись, это нужный контингент, но опять это все позже. Вечером Сергей начинает готовить ужин, обычно из Ролтона, с добавлением каких либо специй, чай заваривает. Мы с ним поедим, чай попьем, заодно угостим, рядом лежащего, так называемого «смотрящего» по отделению. В зонах и тюрьмах, смотрящих, как не резаных собак, куда не ступишь, везде «смотрящий». Это зэк, назначаемый блатными следить за порядком, по нашему отделению. Тоже звать Сергей, из Витебска,  молодой парень, всю жизнь находящийся по тюрьмам, и нахватавший море болезней. Я с ним находился в хороших отношениях. Он мне подарил записную книжку, естественно сделанную здесь зэками, блокнот из простыни, но от кожи отличить практически невозможно. Натуральная кожа. Здесь у них целый подпольный цех, по производству разных поделок. Блокноты, шахматы, нарды, изделия под золото, серебро. Умельцы удивительные, туфли модные, костюмы. В общем можно приодеться. Но и мошенников хватает, ко мне естественно стали подскакивать, нежными голосами петь, как страдают зэки. Что их надо поддержать, а, для этого им нужны мои наручные часы. А, между прочим, подпольные цеха работают на блатных, в тюрьме и в зоне продать или купить ни чего нельзя, только у особо уполномоченных людей, так называемый «промот». Я бы может купился на ихние посылы, но Сергей научил, как здесь поступать, как отговориться. Главное держать себя по смелее, увереннее, не унижаться и главное, прежде чем сказать, подумай о последствиях сказанного. За свои слова надо отвечать, золотой закон зоны. Часы я им так и не подарил. В больнице сильно не разгуляешься, разрешают находиться, только в палате или коридоре, днем на часок можно выйти во двор. Двор, закрытый зданиями больницы, народу полно, кого тут только нет - вот ходит степенно бывший председатель Дзержинского райисполкома, развратник, вор и бандит, но с большими связями в верхах, поэтому и долго держался, но потом застрелил свою любовницу, прямо в своем кабинете, видите ли, не захотела лечь на диван, и оказался здесь. Правда, не намного, только восемь лет дали. Ну, года два отсидит, и потом опять куролесить будет. Здесь же вышагивает, зэк, с военной выправкой, это бывший генерал-майор, начальник ДОСААФ республики. Работал, работал, видит, настали воровские времена, все воруют, богатеют, и он решил разбогатеть, но ум-то военный, одна прямая извилина в мозгу. Составил договор с одним мошенником о закупке топлива и давай казенные деньги перегонять. Но откуда ему понять, что гоняй, не гоняй деньги безналом, в банке они все равно прослеживаются. Коммерсанты его надули. А он сел на одиннадцать лет. Он подошел ко мне, сел рядом, познакомились, он рассказал свою историю, ну что я мог ему сказать, разговора не получилось, я даже в тюрьме с дураками не могу разговаривать, у меня от глупостей, когда их слушаю, голова болит.

           Глядел я со своей скамеечки на толпящихся во дворе людей и думаю, какие же судьбы их сюда закинули, какие жизненные невзгоды их сюда занесли. И, тут же автоматически перекинулся на себя. А как же ты здесь очутился, Генеральный директор, с юридическим образованием. Но вспоминать мне об этом было больно, и я, чтобы сбить мои мрачные мысли перешел на воспоминания из детства.

                                                                        *

         Вспоминаю свое родное село, где я родился. Старинное глухое село, где жили богатырского здоровья, решительного, мужественного характера, кержаки-чалдоны. Когда-то в далекие времена, шли они с Донских степей, ища свою судьбу и более лучшую долю. Воюя с местными сибирскими племенами, шли они все дальше и дальше, вглубь Сибири. Дошли до Ангарской тайги. Река, сибирский простор, природа чудесная, и здесь они остановились. Здесь прижились. Эволюция жизни внедрила в них сибирские гены и заставила жить по законам тайги, спасла их и создала это большое, богатое, сибирское село Проспихино, на великой красавице - реке Ангаре.

                                                                                                

«Чалдоны» шли,

заснули здесь,

проспали все

и дальше не пошли.

А раз они проспали,

то стан, Проспихино назвали.

*

В далеком тяжелом пути,

бредя от Дона и Чала,

счастье и долю свою найти,

но этому нет, не конца ни начала.

Поняв, что чалдоны идут во тьму,

образ святой их озарил,

это им ни к чему

и спать, утомив, уложил.

*

Утром оттаяли мрачные лица,

увидев сияющие солнца лучи,

готовые в эту землю влюбиться,

услышав, как ласково шепчут ручьи.

*

Здесь мрачное величие тайги

и красота полярного сияния,

угрюмый рев порогов Ангары

и сладость хвойного дыхания.

*

Сибирский простор и богатство тайги,

пришлых чалдонов пленили,

не будем к этой природе строги,

остаться, на круге своем, порешили.

*

Поставили стан, построили хаты,

часовню построив, ее освятили.

Увидев постройки, приплыли буряты,

взяв в жены буряток, счастливо зажили.

Село огромное,  несколько верст, в длину. Через него проходил путь из золотоносных районов Якутии, Байкала, и дальше к центру российской империи. Заходит золотоискатель с намытым мешочком золота в село, встречают его всем миром, дорогу перед ним накрывают самотканым ковром. И он важно направляется в самую богатую избу, где его устраивают на постой. Село загудело, запьянствовало. И,  несколько недель спустя, ободранный, опухший Золотоноша бредет обратной дорогой. Редко какой старатель-искатель счастья и фортуны, проходил с золотом село, чаще входил и терялся, находили всплывшим весной, далеко за селом. Кержак не мог спокойно смотреть, когда мимо него проходит золотоискатель и, что тому подвернулась фортуна, его это сильно обижало, а обиженный кержак становится похожим на медведя, с кем ему по жизни не раз приходилось схватываться. Здесь и жила красавица - сибирячка, пятнадцатилетняя Аришка, это была моя бабушка Привалихина Ирина Прокопьевна. И однажды эту глухомань сильно встряхнуло, пришло очень много, вооруженных людей, в красивой, но сильно обтрепанной военной форме, людей измученных, но гордо державшихся. Среди них был один красивый, молодой штабс-капитан, мой дед, князь Павел Иванович Суздалев-Заславский. Это были остатки войск, армии адмирала Колчака. Они с боями прорывались на восток, пытаясь уйти от наседавших войск красной армии, но, на великой сибирской магистрали, около города Черемхово, попали в ловушку. Партизаны, помогавшие большевикам, разобрали железнодорожный путь, и белая армия оказалась в мешке. Часть во главе с адмиралом оказалась в плену у партизан и была расстреляна, часть погибла в бою, а часть ушла на Ангару, где и решили остаться и пережить бурю времени, там, где не было, ни белой, и ни красной власти.

                   Нет Белой Армии, взят в плен Адмирал,

красный террор хороводит в стране,

Верховный правитель мученья принял,

в морозном Иркутске, ледяной полынье.

                       ***

Возглавил отряд молодой офицер,

в шрамах лицо, на плече перевязь,

штабс-капитан, орденов кавалер,

он был по рожденью, потомственный князь.

                       ***

Остаток отряда, отбиваясь от красных,

повел капитан на реку Ангару,

надеясь найти там сибирское счастье,

уйти от проклятий на эту страну.

                       ***

Звериные тропы, медвежья берлога,

усталый отряд во главе с командиром,

брел, утопая в снежных сугробах,

идя навстречу новому миру.

                        ***

Пройдя сквозь тайгу и таежные дебри,

вышел отряд на сибирский простор,

здесь он увидел лесную деревню,

здесь он увидел реку Ангару.

                        ***

За рекой, над скалой, полыхнула зарница,

словно в чьих-то скрижалях было записано,

встретили их кержацкие лица,

это было селенье Проспихино.

                                                                          *

          Но возвратимся к реалиям жизни, вернемся, к тому, где мы находимся, а находимся мы в республиканской тюремной больнице. Все идет своей чередой, меняются в палате уголовные рожи, не меняется только тюремная обстановка. В шесть утра прискакивает зам. начальника по режиму, по прозвищу «пуля», со своей кодлой, заставляя больных подняться и застелить кровати. Для тех, кто не желает, есть место в карцере, а желающих туда идти не находятся, поэтому, оправдывая прозвище начальника, все пулей соскакивают со своих кроватей, и бегут, кто куда: в курилку, туалет, чефир заваривать. Меня потихонечку лечат. Лекарства те же, что и на воле. Назначаю сам. Медики относятся ко мне благожелательно, даже с воли, специально для меня, привезли кардиохирурга. «Прогнали» на всей аппаратуре, что у них есть, а есть у них практически все, что и в столичных клиниках. Врачи здесь сильнейшие, да и практика куда лучше, больных полно, на любой выбор, хирурги говорят вообще уникальные. Все правильно, зарплата намного выше, чем у «вольняшек», плюс военное звание, не меньше майора, выслуга лет и через двадцать лет на пенсию. Зав отделением, молодая, красивая, решительная женщина. Лишнего не говорит, но все, что надо, мне назначила. Со мной она была в хороших отношениях, но в пределах, «разумного», я все же здесь зэк. Пожаловалась мне, что не со всеми зэками может справиться, есть маньяки, с которыми бесполезно говорить и даже опасно. Продержала она меня у себя в отделении три недели, максимум возможного, да и действительно, сколько могут на казенных харчах держать, меня отправили обратно на Володарку. С Сергеем я немного раньше распрощался. Ему пришло смягчение приговора,  его перевели с «особого» режима, на «строгий». И в связи с этим, перевели в другой лагерь, колонию строгого режима «Горки». Подогнали автозак, денег видно на тюрьму не жалеют, автозаки новенькие, охрана я уже говорил на подбор, одета с иголочки. Везти здесь недалеко, двадцать минут, и мы на Володарке. Лафа мне кончилась, да и бог, наверное, смотрел, смотрел и решил, ну, что это такое, я ему наказание придумал, а он по лазаретам отлынивает. Поместили меня на второй этаж, в камеру усиленного режима. Боже мой, что я испытал, при входе в камеру, темная камера, вся забита мужиками, температура градусов сорок, влажность процентов восемьдесят, дышать совершено нечем. Двенадцать коек, на двадцать два человека.

             Завели, я сначала растерялся. Водяной туман, голые мужики, картина сатанинского «чистилища», подошли ко мне два нарисованных, вернее полностью разрисованных черта и подвели к «смотрящему» за этими чертями. «Смотрящему» лет тридцать пять, из Минска, организовал свой водочный завод, правда, говорит, водка у него была, лучше «Кристаловской»  (государственный водочный завод в Минске) водки. Водка может и лучше, но государство не терпит, рядом с собой конкурентов, за это и погорел.

            Объяснил ему, кто я, за что сел, сказал, что у меня сердечко барахлит, рассказал о своих знакомствах уже здесь, в зэковской среде. Положили меня на нижнюю койку, на двоих с одним мошенником. Виктор, молодой, лет около тридцати, тоже из Минска. Посадили по ст. 209-« мошенничество», дали восемь лет. Со своей родной сестрой и зятем (они живут в Греции) создали в Греции фирму и поставляли из Беларуси минеральные удобрения. Бизнес был неплохим. Поставляли железной дорогой до Одессы, а там теплоходами, Часть удобрений шла греческими машинами. Но Виктор же наш, «русский» человек и не украсть даже у себя, это же выше всяких сил. Две фуры зашли в Беларусь, но отсюда уже не вышли, т.е. он тайком от сестры «загнал», украл, два грузовика. Шурин-грек был в истерике. У них, у греков, так не принято, чтобы свои, у своих,  воровали. А наша Фемида не делит на своих и чужих, всем лепит по «полной», вот и Виктору восемь лет влепили. Брат братом, но деньги деньгами. Сестра ему ни чего не простила. Договорились мы  с ним, что я буду днем спать, он ночью. Для меня это выгодно, днем самое движение, все ходят туда, сюда, беспрестанно кипятят воду для чая, без чая в такой жаре и влажности, невозможно выжить. Зэки сами сделали электрические точки, умельцев здесь хватает и беспрерывно кипятят чай, заваривают чефир, но чиферят все же немного, больше чай глотают и курят безостановочно. Шум я легко переношу, поэтому, как в восемь утра залег, так в восемь вечера встал. Я ложусь и сразу отключаюсь, на прогулки не хожу, ни кто меня не беспокоит. А ночью тишина, большинство спит, ни каких споров, скандалов, склок. А без конфликтов в такой тесной камере невозможно. Месяцем раньше меня, сюда сел Женя, еврей, мужик лет сорока, зам. генерального директора одной государственной фирмы, сел совершенно ни за что, я смотрел его протокол судебного заседания, чистая подстава, вины совершенно нет, но нужно было и посадили, дали шесть лет и иск предъявили на шесть тысяч долларов. Просидел он месяц в этой камере, почувствовал себя закоренелым «зэком», стал уже права качать, не пропустил молодого паренька вперед себя заваривать чефир, а оказывается заварка чефира, это дело святое и первоочередное, ну что ж, ссора. Повели его к «смотрящему». Тот выслушал обе спорящие стороны и в лоб несколько раз двинул Жене, чтобы помнил, где находишься. Потом словами объяснил, что почем. И на последок пояснил, что если считаешь, что смотрящий, то есть он, не прав, пиши маляву, мы ее закинем смотрящему по зоне, пусть он рассудит. Меня это очень удивило, значит, здесь в тюрьме есть правила и порядок, который соблюдается. Женя, я с ним был в хороших отношениях, долго мне возмущался, насчет смотрящего, но здесь я ему уже объяснял, где мы находимся и что зэковские правила надо соблюдать.

                                                                      *

            Общался я в основном с Виктором и Женей. Виктор в основном писал «касатку», я ему редактировал, правил. Ему все не по душе было, что родная сестра за несчастные два грузовика отправила его сюда. Возмущался нашей «Фемидой», на ее строгости, но на это все возмущались. Все сравнивали с Российской судебной системой, мол, там по мягче приговоры. Между прочим, Россиян тоже много сидят. Своей России мало, а может уже все ограбили, так едут грабить нашу маленькую Беларусь. Женя уже не возмущался, он уже свыкся со своей судьбой, только просчитывал, как добрый еврей, где лучше ему свой срок отсидеть. Сидели здесь иностранцы из дальних краев. Пакистанец, отлично разговаривающий по-русски, заехал, организовал в Минске переговорный пункт по мобильной связи с Пакистаном, с Африкой и все за счет нашей сотовой компании «Велком». Наколол ее на сто тридцать тысяч долларов. Умеют иноземцы нас грабить. Залетал негр, тоже русскоговорящий, но ненадолго, перевели в колонию номер один, где они, иностранцы, в основном сидят. Народ, в камере постоянно менялся, но свободных мест ни когда, не было. Народ свершено разный, были и люди умнейшие, такие как Степан с поселка Ратомка. Закупил настоящую итальянскую линию по выпуску водки, и этой нелегальной водкой завалил все магазины города Минска, естественно ни платя, ни каких налогов. Были и совсем дебилы. Зашел один двадцатилетний недоумок. Очевидно, с него Дарвин списывал своего питекантропа, невысокого роста, с крупным выдающимся лбом и огромными надбровными дугами.

 Спрашиваю,

               :- За что сел?

                - Да, хотели одну свою знакомую ограбить.

Я офанорел, говорю, - как ограбить, убить?

                 - Нет, просто ограбить,

                 - Ограбить?- я не врубаясь, спрашиваю,

- А как можно свою знакомую ограбить, она же вас сдаст.-

            Нет, он свое, ограбить. Я говорю, ну и что ограбили, нет, пришлось убить. Убили и пошли в кафе погулять, по дороге вспомнили, что у нее свой паспорт оставили. Вернулись, а там уже милиция. Прямо в их объятья, даже искать не пришлось, милиция сильно довольная была, такое преступление, убийство, раскрыли по горячим следам.

                                                                        *

Но все же таких дебилов в камере находилось немного, видно администрация «Володарки» сортировала народ. У нас все же больше сидело по экономическим статьям, да и сам смотрящий был «экономист». Даже молодежь сидела в основном по экономическим преступлениям, неуплата налогов, работа без лицензий, не законное обогащение и так далее. И все равно обстановка в камере была напряженная, за каждым своим словом, за каждым своим действием приходилось следить. Иной раз такая тоска находила, что была бы веревка, повесился.

                                                          Помню ласковый дождь

                                                          Помню запах травы                                                                                                                                                           

                                                          Трели юрких скворцов

                                                          От зари до зари

                                                          И ночные рулады лягушек в пруду

                                                          И цветение слив в близлежащем саду

                                                          Красноперый комочек слетит на забор

                                                          И малиновки звон выткет мелкий узор

                                                          И не птица, не слива слезы не прольет

                                                          Если сгинет в земле мой единственный род

                                                          И только весна встретит новый рассвет

                                                          Не заметив, что нас, что меня уже нет.

Из администрации тюрьмы, меня ни кто не дергал. Но каждый день ко мне приходила фельдшерица Анна Ивановна, спокойная, добродушная. Вызывала меня в коридор, где я старался подольше задержаться, подышать воздухом. Приносила мне таблетки, по сути дела, я их сам выбирал. Отказа в таблетках мне не было. На прогулки я перестал ходить, только ночью, как говорится во время моего дежурства, разгадывал кроссворды, да читал, что есть. Принесли протокол моего судебного заседания. Изучил, чуть не по буквам проверил, все правильно, ни чего не исказили. Но ни нашел, ни чего, в чем бы я был виновен - «только по глубокому убеждению суда виновен». Вот эта стандартная формулировка, с которой меня и посадили. Лучше бы записали, да, виновен, не платил дань милиции. Действительно, в последнее время участились наезды на меня милицейского начальства, нашего местного отделения милиции. Составлялись Филькины протоколы на меня, передавались в суд. Оттуда звонили судебные исполнители,

                                                     - Вам штраф!

                                                      -За что? И есть ли  там моя подпись. Кто и когда на меня                        составил.-

                                                     - Зам начальника Ждановичского отделения милиции.-

                                                     - Но на меня ни кто не составлял, откуда этот протокол?-

                                                       Мне в открытую, говорят,- Вы бы лучше штраф заплатили.-

     Я конечно, ни когда не платил. Вначале 90х, когда еще была, как говорится «советская милиция», я с ней жил неплохо, угощал коньячком, сигаретами и все были довольны. Но пришел капитализм и волчьи законы. Советскую милицию разогнали, пришли новоиспеченные, молодые, наглые, без совести, без морали и требовали уже не коньяк и сигареты, а наличные, желательно в зеленом цвете. Но меня не изменишь. Я то, советского воспитания, воровать не умею, в лапу давать тоже. Да и самолюбия столько, что нельзя мне на этом свете, вернее в этом веке жить. Все же княжеское сословие давало во мне, себя знать. Я их, милицию, посылал подальше. Но ведь так долго продолжаться не могло, кто-то должен был уступить. Я не уступил. Однажды нахожусь, дома один, двенадцатый час ночи, слышу звонок. Подхожу, смотрю в глазок, мужик с женщиной. Я – какого «хера» надо, бегом «уе» отсюда. Но они давай барабанить. Открываю, лохматый мужик, лет сорока, под градусом, с синяком под глазом. Визуально знакомый, но ни когда со мной не общавшийся. Я, не спрашивая его, что к чему, говорю,

             -Тебе, что давно морду не били.-

         Он резко хватает меня за руку, вытягивает на площадку и начинает махать руками перед моим носом. Я, опешив в начале, от такого нахальства, но сообразив, что меня сейчас будут бить, принял боевую стойку и нанес упреждающий удар в челюсть. Как бывший боксер, еще не забывший навыки боксерских поединков, себя ударить ему ни разу не позволил, старался уклониться. А ему еще пару раз врезал. Женщина перекрыла дверь и тоже сзади пытается меня ударить. Мог, конечно, их здесь поубивать, но ночь, соседей беспокоить не хотел. Кое-как отбился и заскочил домой, но они рвутся ко мне в квартиру. Я хватаю свой газовый пистолет. Он у меня всегда рядом, приоткрываю дверь, и пальнул. Убежали. Я расстроенный лег спать. Прошло время, я стал забывать. Через полгода вызывают меня в отдел милиции и заводят на меня дело. Хулиганство. Я в шоке, понять ни чего не могу. Ко мне ночью, в квартиру рвались. Явное нападение на меня, покушение на грабеж. И мне шьют хулиганку, да еще третью часть. А, это тяжкая статья.

    Создав юридическую фирму «БЭЛПАН»,
Люди о защите, ко мне обращались,
Что не понравилось злобным ментам,
Менты постоянно меня прессовали
***
Я, как юрист, отбивался от них.
Вся фирма на страже закона стояла.
Много невинных удалось мне спасти,
Но вот и предсказанье гадалки настало.
***
Менты на меня ополчились.
Проверки, одна, за другой.
Бандитский налет,- еле отбились,
вызов Ментов, пришли, но за мной.

                                                Конец первой части

 

 14/08-13                                    Часть вторая

           

Кругом тайга, угрюма, недобра,

таежное безмолвное величие.

Здесь между скал несется Ангара,

как знак судьбы, суровое сибирское отличие.

        

            Сибирь, великолепная природа, (горы до небес, кедры облака подпирают, великая река, тайга, медведи не пуганные, которые даже в гости к кержакам захаживают) здоровый климат и самое главное нет. чекистко-большевисткой, мрази. Дед решил здесь остановиться и переждать это смутное время. На постой его приняли в крепкую, кержацкую семью Привалихиных, там, где росла пятнадцатилетняя красавица Аринка. Хозяин, мой прадед, был настоящий кержак, сильно верующий, малоразговорчивый домостроевец, как будто проживающий, во времена Ивана Грозного, да так в них и оставшийся. Дом у него был самый большой, самый крепкий, пятистенник, на селе, заплот, что тебе крепость. Что такое покой, пустословье он не знал, да и другие члены его семьи, без дела не шастали. Грибы, ягоды, покос, рыбалка, но основное конечно охота, на  которую мой прадед уходил месяца на два, на три, и жил один в тайге, на заимке. Может, оттого он и был молчаливый, что ему, и поговорить не с кем было. Собаки-лайки, конечно умницы, все понимают, но разговор поддерживать не могут, а медведи если и подходили, то с другими намерениями. Аринке, молодой штабс-капитан сильно понравился, да и как не понравиться, если вокруг одни лесовики окружали и вдруг что-то небесное появилось. Бабушка так и поняла, что эти люди с небес спустились. Ни о какой революции она не знала, да и что это такое, понятие не имела. Другие манеры, другой говор, другое отношение. Я, рассказывала бабушка, как увидела его, и стала молить бога, чтобы тятя  пустил его к нам на постой. Но и тятя заметил, что девка занедужила. Стала о чем-то задумываться, не слышит, что мать ее спрашивает, постоянно  прихорашивается, вертится у зеркала и во всем старается угодить постояльцу. И от греха подальше он сплавил Павла Ивановича в другую деревню.

              Время и молодость берут свое, война стала уходить в сторону, уже казалось, что этого и не было ни когда, ни белых и ни красных, а была эта спокойная, безмятежная жизнь. Девки стали звать на вечеринки, сосед охотник, на охоту. Стал обживаться  молодой князь. Как бывший военный, пристрастился к охоте. Ну а молодость, есть молодость, на вечеринке познакомился  с хорошенькой сибирячкой, и она его окрутила. Появились дети, дополнительные заботы. Об Аринке, если и вспоминал, то,  как о сказке, в которой присутствует принцесса. Но явь брала свое, заботы о детях, о пище насущней. Все чаще и надолго приходилось отлучаться от дома. Однажды бродя по тайге, гоняя лося, он забрел на чужую заимку, где неожиданно повстречал моего прадеда, с Аринкой. Опять же, по словам бабушки, дед зашел в заимку. Встал и обомлел. Аринку он конечно не ожидал здесь встретить. Я даже испугалась, думаю, сейчас упадет. Подала табуретку, помогла раздеться, налила чаю. Он как будто язык проглотил, слова вымолвить не может. Чай пьет, а руки трясутся. Потом как упадет на колени, припал к моим ногам и плачет. Аринка не могу без тебя, плохо мне, не губи меня, останься со мной. Я как тоже зареву. Обнялись с ним и оба плачем. Через некоторое время тятя пришел с охоты, увидел нас зареванных, сразу понял все. Но ни чего не сказал, даже не поздоровался с Павлом Ивановичем, а стал готовить снеданье. Так остался Павел Иванович на нашей заимке. Тятенька долго молчал, но где-то, примерно через месяц, показал на ружье и промолвил, мотри внимательно. Павел Иванович сказал ему, что, «без Арины я жить не смогу». Стали они вместе жить, охотиться. Набили много дичи, но пришла весна, и пора возвращаться домой. И мой дед, не раздумывая, пошел к Аринке, предварительно передав с оказией набитые им шкурки соболя, белки, рыси, и больше он с той семьей не виделся.

                                                                      *

                  Вернемся к реальности. Жара в камере невозможная, пот ручьем льет, дышать совершенно нечем, приходится подходить к кормушке и дышать сколько возможно. Правда, если кормушка открыта. То есть если дежурит нормальный охранник, который входит в наше состояние. Все это, плюс малоподвижность, начало негативно воздействовать на мое здоровье. Стали опухать ноги. Я обратился к Анне Ивановне, (вы помните, что она ко мне ходила каждый день). Здесь сразу скажу, не было, ни каких проблем. Она вызвала врача и меня снова перевели в медсанчасть, то есть, сюда же, только этажом выше, на Володарке. И меня снова повели коридорами, снова появились чистые коридоры и знакомый запах валерьянки

                    Положили (или посадили) меня в ту же палату. Но вошел я уже по-другому. Зашел уже не какой-то новосиделец, а битый «зэка», прошедший тюремные этапы. Уверенно поздоровался, занял нижнюю койку. Встретил своего старого знакомого, того самого химика, инвалида-колясочника. С ним до сих пор не знают, что делать? Он нуждается в уходе, а в зоне кто за ним будет ухаживать, здесь хотя бы санитары есть. Но и здесь его бесконечно держать не могут. С ним естественно мы хорошо встретились, поговорили. Вспомнили знакомых, где кто находится. И снова потекла монотонная  больнично-тюремная жизнь. Правда, произошли небольшие изменения. Зашел молодой парень, но уже знакомый с обычаями тюрьмы. Также здесь находились молодые хлопцы, тоже знакомые с тюремной жизнью и они организовали почтовую связь. Я даже не предполагал, что письма, так, называемые «малявы», можно послать в любую камеру нашей тюрьмы, даже если камера находится в соседнем здании. Распускают свитера на нитки, из них делают так называемую дорогу. Из газет делают длинную трубку, и получается духовое ружье. Заряжают «маляву» привязанную к нитке и резко дуют. «Малява» может лететь до десяти метров в длину. Если длина  между зданиями больше, тогда и с той стороны пуляют, в пути они переплетаются и почта доходит до места назначения. Поэтому в тюрьме, что-то скрыть от других заключенных очень трудно. Ты не успел войти, а о тебе уже все известно. А если, что-то дополнительно хотят узнать, то пускают «малявы» по кругу и они обходят все камеры и если, что кому известно, то сразу пишут сообщение. Я конечно не влазил, в эти почтовые перевозки, в основном играл в шахматы, с одним из зэков, иногда, правда, стоял на стрелке, загораживал глазок, когда почтальоны работали. Помогал мальчишке-химику. У него начались пролежни. Пришлось вспомнить свою первую специальность, врача-лечебника. Выпросил у «лепил» жидкость дезинфицирующую, правда, дали без слов. Давай каждый день его протирать, массажировать. Как он будет жить в зоне, я не представляю, да, едва ли, он там выживет. Целый день находится либо в кровати, либо в коляске, спина естественно начинает гнить. На свободе от этого спасения нет, а в тюрьме это смерть. Да и таких, как я, готовых всегда прийти на помощь, не очень много. Скорее всего, их и  нет. Дальнейшую судьбу его я так и не знаю, скорее всего, мое предсказание верно. Я двадцать дней там пролежал, и меня вновь отправили в Республиканскую тюремную больницу, на «Кальварийку».

                                                  ***

                         Опять автозак, блуждание по улицам Минска и вот ворота «Кальварийки». «Кальварийка» это тюрьма и Республиканская тюремная больница, находящая в центре  Минска, на улице Кальварийская. Въезжаем ворота, нас высаживают, тут же полный «Шмон», осмотр врача и по отделениям. Опять знакомые врачи, знакомые «шныри». Я к старшему «шнырю». Дорогой, помощь нужна, сам понимаешь, в моем возрасте лазить по этажам не прилично, нужна нижняя койка. Он в палату, быстренько там всех перетасовывает и меня заселяет на первый этаж. Держу себя смело, представился «кликухой», которую успел получить - «доктор». Некоторые зэки, имя спрашивают, - есть? – Зачем? Кому надо и так позовет, отвечу, а кому не надо, и нечего звать. А вообще кому не нравлюсь, не обращайтесь, я без вас обойдусь. А вы без меня едва ли, рано или поздно все равно ко мне обратитесь.-

                   Я уже знал, что я как врач или юрист в этих местах нужен (может для этого меня и посадили). Как это происходит, я и сейчас понять не могу, тюрьма, зэки, обстановка,  мрачная, гнетущая, но и здесь, находятся люди с кем можно общаться, находятся общие интересы. Но самое главное, что это происходит незаметно, само собой. Вот и сейчас я познакомился (кто к кому подошел не помню), с бывшим своим коллегой, хирургом, бывшим заведующим отделением одной из городских больниц. Сразу на душе становится легче, расслабляешься, не надо постоянно в напряжение находиться. Везде вместе, разговорились, а мне еще и приятно вспомнить свою первую специальность, тем более  работать врачом мне нравилось. Собственно,  когда я работал на скорой помощи, то  мне нравилось видеть результаты своего труда. Да и нравилось, что больные меня любили, и как врач я считался очень квалифицированным. Я рожден был врачом, взяток не брал, отдавал работе себя полностью. Хотя это было давно, но знания остались, я и сейчас большинству врачей дам фору. Коллега мой сел по дурости. Он сейчас на пенсии и устроился в частную фирму, начальником отдела кадров. Работа была не пыльная, фирма небольшая, но престижная, желающих попасть на работу хватало.

            Я, -   говорит,

 - и решил произвести рационализацию, так, сказать, пополнить свой бюджет. Стал с каждого принимаемого на работу брать по пятьдесят У.Е.. Жалоб особых не поступало. Но мой подчиненный, учуял это дело и попросил поделиться. Я отказал ему. Но он самостоятельно стал брать, и я, не зная об этом, тоже брал. Получился перебор. Загребли по 430 статье (взятка) на целых пять лет. Вот так на старости лет стал взяточником. –

            На судьбу свою он не жаловался, поддержка с воли ему была, да я ему объяснил, сейчас ему год снимут по амнистии, в честь шестидесятилетия освобождения Беларуси, в следующем году, год снимут по амнистии в честь шестидесятилетия победы над Германией, останется три года. Так, как он пенсионер и статья не тяжелая, то он может уйти на условно-досрочное освобождение, по «отсидки», одной трети срока, а это один год. Отсидит не больше года,  а там уйдет на условно-досрочное освобождение. Он повеселел, угостил меня конфетами, предложил мне поменяться койками (он лежал на престижном месте), тем более он уходил скоро. Я естественно поменялся. Правда, вышел небольшой конфликт, с молодняком. Подошел молодой зэк, «шестерка» и заявил, что на это место должен лечь другой. Но я вежливо отправил подальше, заявив, что здесь я буду лежать. На чем и порешили.

                                                                           *

                Снова лежу, обстановка угнетающая, но здесь мой организм снова стал отключаться. Лежу и ни чего не слышу, не вижу, словно в ступоре. Даже лечащий врач подошла, и поинтересовалось, что с вами. Я ей объяснил, что это такая реакция моего организма, на действительность. Лежу, и только снова идут картинки из детства.

                Опять бабушкины рассказы. Через год после начала совместного житья, родился  в январе 1926года мой отец. Дед прижился, стал настоящим кержаком, княжеский титул остался где-то в далеком прошлом. Советская власть и не думала падать,  появились сельсоветы, бывших офицеров взяли на учет, правда особого притеснения не было. Стали организовываться колхозы, а так как грамотных особо не было, то деда, не так выбрали, как назначили председателем колхоза. Жизнь потихоньку налаживалась. Дом  крепкий, жена красавица, дети здоровы. Погреб забит мясом, грибами, ягодой, рыбой, да ни абы какой, а стерлядью, налимом. Что еще для счастья человеку надо. Но страна строила коммунизм, а как без крови коммунизм построить, не захотят люди в коммунизм идти. А тем более князья колхозами управляют. И стали наводить страх по всей Сибири, без суда и следствия, по любому оговору. Первым пошел под пули мой дед, еще бы офицер и бывший князь. Посадили его на сани и по зимнику увезли в Красноярск где и расстреляли. Бабушка недолго убивалась, потому, что и о ней вспомнили. Так же по зимнику увезли и ее с сыном, то есть, моим отцом. И их на всякий случай посадили, как семью врага народа. Много погубили большевики в ту пору  сибирского народа, да какого, «медвежатники». Опустела ангарская земля. И только в пятидесятые годы, при Хрущеве стала наполняться, но кем, швалью, бездельниками, которых ссылали с западных областей, по новому закону, о тунеядцах.

                                                                         *

                 Познакомился с зэком, таможенником по должности, учителем по образованию. Хороший молодой человек, Виталий. Лет тридцати пяти, учитель  истории. Решил сменить профессию. На более оплачиваемую, и естественно, более престижную, инспектора таможни. Молодое государство, стало укреплять границу. Строить таможни, вот и у них в поселке, на западной границе Беларуси, образовалась новая таможня. Набрали  на работу с бору по сосенке, с любым образованием, лишь бы считалось высшим. Взяли и моего знакомого, Виталия. Как он мне рассказывал, пошел он с радостным воодушевлением, с мечтами о генеральской карьере, ловить контрабандистов и награды. Но не понял мой новый друг, что другие – то сюда пришли не за наградами, а за деньгами. И не понял, что попал он в волчье стадо, и что с волками жить, по-волчьи надо выть. Его коллеги кинулись воровать, брать взятки, их естественно начали сажать, и сажать не просто. А пачками по десять, двадцать человек. И не только на их таможне, но и по всей стране. За кампанию  загребли  и Виталия, так мой новый друг и не достиг генеральства, не заработал наград.  

                                          Конец второй части.

14/08/-13                                                        .

                                                             Часть третья.

                                                                          "Если Вы спрашиваете у бога свое будущее, то                                                                                                                             

                                                                                 он, конечно, расскажет вам о нем,

                                                                                 если конечно, узнает об этом он сам". 

                                                                                                                                           Pavark                                                   

                     Виталий скрасил мое нахождение в тюремной больнице, я помогал ему адаптироваться к тюремной жизни. Вместе ходили в баню, во «дворик» на прогулку, в столовую. Но, судя по нему, он легче переносил тюремную жизнь, спокойнее, чем я  Характер мягче моего, он мог подчиняться, слушаться других, чего я себе не мог позволить. На меня давило мое самолюбие: как! Я, генеральный директор, с тремя высшими образованиями, буду подчиняться какому-то неграмотному зэку или военному начальнику, с одной извилиной в черепной коробке. Помня конечно, вернее говоря себе: «это тюрьма», здесь другие законы. Но переломить себя я не мог. Может, меня бы и поломали, но мое поведение, лидерство которое я всегда отстаивал, не давая сесть другим себе на голову ну и самое главное, я знал, что без них обойдусь. Медицинский персонал ко мне хорошо относился, знали, что я их коллега, хотя и бывший, лекарство какие мне надо назначали, с воли привозили консультантов, обследование прошел полное. На воле некогда проходить, а здесь, пожалуйста, как говорится, солдат спит, служба идет, или, переведя на наш термин, срок идет. Меня беспокоило, что с моей «касаткой»? Но через некоторое время вызвали к оперативнику, пришло извещение из областного суда. Мне оставили срок без изменения, три года усиленного режима. А это значит, что отсюда одна дорога, в зону. В какую? Я, не знал. На душе стало совсем плохо. Страх перед зоной все же был. Но проситься остаться здесь, при больнице, в качестве, например, санитара, у меня даже мыслей не было. Хотя, оставить, конечно, могли, но для меня подчиняться кому-то, это хуже всего. Жена, придя на свидание, сообщила, что меня отправляют в Бобруйск, во вторую ИК. Она же, на последнем свидании, снабдила меня здешней разменной монетой, сигаретами. Спустя, несколько дней, в конце июля, мне сказали сдавать вещи и на «этап». В одиннадцатом часу вечера, сдал все больничные принадлежности, получил сухой паек, кусок хлеба с тушенкой и сахар. Вышел в «дворик», там уже собирались все, кого на «этап». Народу неплохо собралось. В двенадцать всех повели на проходную. Там долго держали, также, в дворике, потом на «шмон». Шмонают, быстро, ловко, профессионально, кажется, ни что не ускользнет от внимания. Была у меня с собой иголка портная, подаренная мне Серегой, нужная вещь в зоне и вроде спрятал хорошо, но, увы, моментально нашли и забрали.  И снова ожидание. Тут же, «небольшое» ЧП. С одним из зэков произошла истерика, кричит, не могу ехать, плохо ему. Прибежала, зав. терапевтическим отделением, мой лечащий врач. Женщина, красивая, стройная, но характер жесткий, волевой. Смерила давление, посмотрела историю болезни. Дала таблетку, и, не смотря на истерику, «зэка» отправила на «этап». Ну, а конвойные, получив добро, не церемонятся. Я уже заметил, что здесь все стараются снять с себя ответственность и не лезут, туда, куда их не просят. Забили несколько «автозаков» заключенными и на вокзал, к поезду. Время три часа ночи, у поездов, ни какого движения, всех посадили на корточки и по одному стали запускать в вагон. Вагоны новенькие, купейного типа, чистенькие. Я, быстро сообразив, что где же такая масса народу поместится, залез на вторую полку. В четырех местное купе, набили восемнадцать человек. В тесноте, но не в обиде, да там и обижаться нельзя, могут сильнее обидеть. Тем более там, как раз уместна пословица - На «обиженных», воду возят.- Под стук колес, я быстренько заснул. Проснулся, уже подъезжая к Бобруйску. На часах было шесть утра. Так не хотелось выходить, хоть и тесно, но еще ехал бы и ехал. Но снова «счет» и «автозак». По пути к «зоне», заехали в Бобруйскую тюрьму, выкинули «аборигенов». Через полчаса блужданий, подъехали к будущему, моему пристанищу.

                Завели во двор. Меня сильно удивила обстановка, смахивающая на пионерский лагерь. Чистота идеальная, зеленые побеленные известкой  деревья, цветочные клумбы, ну и новые современные здания. Опять посадили на корточки (здесь правда я не понял для чего, может, чтобы жизнь медом не казалась). Мне, правда, разрешили стоять. Стали вести пересчет, все сошлось, повели на «шмон». Шмон, он и есть шмон. Что на «Володарке», что в «Республиканке», везде одинаково, тщательно, профессионально. Обшмонав, отсеяв местных, новеньких завели в барак (если можно так назвать, двухэтажное здание похожее на гостиницу, чистенькое, ухоженное) для карантина. Я, заняв нижнюю койку у окна, стал обустраиваться. Достал кипятильник и как заправский «зэка», «закипятил» себе чаю. Собственно и все зэки занялись этим же. Тут же стали «кучковаться» по интересам. Я также познакомился с одним контрабандистом из Литвы, и нашим расхитителем бензина, из города Кобрина. Всю жизнь, а это более двадцати лет, Миша проработал шофером на грузовике, в районном отделе образования Кобрина, и всю жизнь излишки бензина, заливал в свой автомобиль или реализовывал на сторону. Но однажды начальнику районо, надоело на это смотреть на это дело, она села за компьютер, и подсчитала Мишины излишки за двадцать лет, выскочила внушительная сумма. И Миша поехал сюда, на целых семь лет, хотя он долго плакался, божился о своей невиновности, да, и до пенсии ему осталось всего два года. Начальница не пожалела. Видно действительно, от сумы и от тюрьмы не отрекайся, не суждено ему спокойно дожить до пенсии. Контрабандист-литовец, Виталий, молодой, лет тридцать восемь, привык шастать через нашу границу, таскать контрабанду, ну и натаскал на шесть лет. Клянет во всю бедную Беларусь, за ее жесткие законы, но после «отсидки», хочет переехать сюда, в Беларусь, и завести здесь свой бизнес. Мы втроем, попили чайку, поговорили о том, о сем. Я больше слушал, да, и  что я мог рассказать. Что, я юрист, генеральный директор юридической фирмы, не смог себя защитить? Так стоит ли это афишировать? Вечером, выстроив нас в «дворике», так, называемой «локалке», познакомили с начальником отряда «карантина», который убедительно объяснил нам, что нужно хорошо себя вести, поддерживать порядок и чистоту. Бугор карантина, внятно объяснил, кого надо слушаться и что будет с теми, кто этого не понял, прямо по Швейку.

                 Утром, выстроив в колонну, по пять человек, строем повели в медсанчасть, на обследование. Заходя на прием к терапевту, я по своей наивности, поздоровался, - здравствуйте коллега! (Как ни как, по первому образованию, я врач). Забыв, что гусь, свинье не товарищ, что я «зэк», а передо мной молодой, холеный старлей. Естественно «лепило» резко мне ответил целой проповедью, какая разница между ним и остальными «насекомыми». Гашек, наверное, отсюда списывал своего Швейка. Побывал на приеме у заведующей терапевтическим отделением, она же, зам. начальника медсанчасти, красивая сорокалетняя женщина, майор медицинской службы. Пожаловался на свое сердечко, на боли (а как им не быть, после такого стресса) в сердце. Направила на лечение в стационар, который она же вела. Здесь конечно я сильно удивился. Стационар, каких, и в Минске мало, настоящий санаторий. Про чистоту я не буду говорить, «шныри» крутятся. Палаты небольшие, на два- четыре человека, кровати деревянные с диванным покрытием. В холле цветы, пальмы, телевизор. Питание усиленное, во всяком случае, лучше, чем в клинике, где я до ареста лежал.    

                  Вроде все хорошо, опять больница, родная среда,  но контингент! Молодой человек, лет двадцати восьми, «наркоша», со СПИДом, рядом со мной лежит, койки стоят рядом. Два других, моих годов, чуть помладше, оба убийцы. Срока большие, нервы ни к черту. Попробуй тут уживись. Ангел не уживется, а я далеко не ангел. Укоротив (хотя и опасаясь его, все же СПИД, есть СПИД) «наркошу», который сразу попытался сесть мне на шею, держа нейтралитет с одним из соседей, с третьим у нас образовались очень напряженные отношения. Мой земляк из Минска. Василий работал много лет главным инженером в автобазе. Развал страны, рыночные отношения повлияли и на него. Вместе с его подручными провернул операцию. Новенькую иномарку, купленную автобазой, здесь же в автобазе, за одну ночь, перекрасили, перебили номера и перегнали к нему домой. В результате он стал владельцем новенькой «Audi-100», стоимостью около сорока тысяч долларов. Операцией он остался доволен, но недовольны, остались его подчиненные, которых он обидел, выделив по полторы тысячи на брата. Чтобы восстановить справедливость, на следующую ночь, они пошли на дело. Вскрыв гараж, где стояла «Audi», решили ее угнать. Но Василий, подозревая их в неблаговидных делах, сидел в засаде. И как только, они своими фомками вскрыли гараж, пустил в ход ружье, предварительно прихваченное с собой, решив одним выстрелом убить двух зайцев. И деньги не платить и свидетелей убрать, заодно списав убийство, на самооборону. Но номер не прошел, пришили умышленное убийство,  и пошел он по этапу, сюда в Бобруйск на целых двенадцать лет. Отсидев здесь уже четыре года, у него окончательно испортился характер. Стал сварливым, злым, подозрительным. Вот и ко мне стал цепляться, но так, как здесь у него ружья не было, то застрелить он меня не мог, а я давал ему отпор, что ему сильно не нравилось. Он, наверное, больше жалел, не то, что он здесь сидит, а то, что нет здесь у него  ружья. С Андреем, третьим, у нас сложились, нейтрально-неплохие отношения. Жил он в поселке, в частном доме, и повадился к нему, вернее к его жене ходить сосед. Ходил в открытую, не боясь, так как, жена Андрея, усердно его привечала, игнорируя своего мужа, будто он был посторонним в этом доме. Дошло до того, что он уже и на ночь решил остаться. Расположились они с Андреевой женкой в спальне. Но ни как устроиться не могут.  Андрей ходит, туда, сюда, мешает им. Какая здесь может быть любовь, когда муж под ногами путается. Решили выгнать его из дома, пускай в сарай идет, ночует. Давай выталкивать его, даже кулачок сосед в ход пустил, выкинули. Пошел он в сарай, горюет, все же из собственного дома, который  сам строил, выгнали. Тут ему и попался его плотницкий топор, а он плотником в совхозе работал, дома строил, топором  владел умело. Входная дверь разлетелась от одного удара, голова соседа тоже.   

            Здесь в зоне, он стал ярым верующим,  церковь регулярно посещает, молитвы бормочет. Топора нет, так стал на бога надеяться. Но чувствуется, плохо ему без топора. Нужен здесь топор, многим бы ему хотелось головы укоротить. Отсидел он уже несколько лет, но в другой зоне, зоне строгого режима. Сюда пришел, как смягчение наказания. Здесь он ко мне неплохо относился, но в отряде (а я попал с ним в один отряд), между нами произошла стычка, в которой он был виноват. Но это позже

                               Конец третьей части. 

17/08-13                                            Часть четвертая

                                                                « все в нашем мире происходит не так, как надо» -

                                                                                             - первый закон Паварка

                              И снова, я, лежа на печи, в просторной горнице, под мерное жужжание прялки, слушаю рассказ бабушки.

              Продержали ее в Красноярске недолго, ссылать некуда, да и не за что. Да, еще ребенка надо куда-то пристраивать. Отправили обратно, домой. Собственно та же ссылка, глуше места нет.

Поплакала, погоревала, но она же сибирячка, кержачка, взяла себя в руки, принялась по дому хозяйничать. К тому времени, жила она от родителей отдельно, в своем собственном доме. По возвращению в село, ее уже ждала очередь из мужиков, желающих связать с ней свою судьбу. Красавица, дом полная чаша, в руках все кипит, ну кому же такая не нужна. Выбрала себе под «стать», такого же труженика, как и сама, крепкого хозяйственника, у которого, каждая вещь должна лежать на своем месте. Вместе ездили на «покос», на рыбалку, жизнь наладилась, да и отец подрос, тоже стал помогать. Но судьба ударила еще раз, как бабушка выдержала, умом не понять. Началась война.

               Мужиков забирали целыми селами, стон, слезы. Вся Сибирь стонала и плакала. Но надо было спасать Москву и «Сибиряки» спасли, но сами там остались лежать, остался лежать и дед. Отцу, в войну исполняется шестнадцать лет и его, и его друзей, ровесников, забирают на военный завод, за тысячи километров от родного дома. Попав из тепличных условий родного дома, к станкам, в жесткие условия военной дисциплины, они не выдерживают, бегут. Прошагав более двух тысяч километров по бездорожью, по тайге, приходят домой. Радость встречи с домом, сменяется ужасом, там их уже ждали. И снова увозят, но уже не на завод, а в Красноярскую тюрьму. Срок не назначили, наказать надо, а за что и как? Несовершеннолетние! Год отсидев, без суда и следствия, их выпускают, Закончилась война, Победа!

Ребят выпускают и они опять пехом, более тысяче километров, бредут до дому. За время войны, Сибирь подчистили основательно, мужчин нет, подростки постарше, увезены на заводы, остались старики и женщины. Сусеки подчистили основательно. Зерно на фронт, рыбу, грибы, ягоды, на фронт. На охоту некому ходить, поэтому на столе у сельчан мясо не часто бывало. Бабушку спасли ее энергичность, трудоспособность, да и отец с матерью рядом находились. Прадед, хоть и старый был человек, но на охоту ходил, это и спасло их, мясо, оно и в Африке мясо. Отец пришел отощавший, разбитый, больной, пришлось бабушке его выхаживать, травами отпаивать. Что такое медицина, такого слова они и при царе не слыхали, ну а в войну, тем более. Травы и родной дом помогли, вытащили его с того света, оклемался.

                 Военное лихолетье прошло, стала возрождаться жизнь, оживали, пришедшие в упадок колхозы, открывались новые хозяйства-леспромхозы, везде требовались рабочие руки. Отца направили учиться на судомеханика - судоводителя речного флота.

                 Вернулся оттуда стройным, подтянутым, уверенным в себе, одетый в морскую форму, - тельняшка, фуражка с крабом, брюки клещ, сияющий. как будто и не было ни каких невзгод. Назначили капитаном, на небольшой, больше похожий на катер, буксир. Стал он на нем таскать по Ангаре баржи, паузки, илимки. Бабушка не могла не нарадоваться, глядя на него. Девки так и шастали мимо ее дома, как бы невзначай интересуясь ее здоровьем и заодно, когда ожидаете Аркадия Павловича. Речник в те времена, считался первым парнем на деревне. Дорога одна, по которой можно было передвигаться. Это Ангара. Самолетов не было, машин, там и сейчас нет, только катером и можно куда-то попасть. На таком же катере, где шкипером ходил ее дядя, работала в качестве повара – матроса, молодая красивая девушка Анастасия и рано или поздно, их дорожки должны были пересекшись. Да, и дорожка то, одна, река Ангара, ни как ее не миновать. Бабушка о ней уже знала и нарадоваться не могла, когда он привел ее в дом. Сыграли свадьбу, и через определенное время родилась, моя сестра Галина, а потом и я. В руках у матери все горело, за что бы ни взялась, все получалось лучше не надо, жизнь налаживалась. Бабушка даже тайком плакала от счастья, все вспоминала деда, что он не увидал своих внучат, своей невестки. Мы, с сестрой постоянно бегали встречать и провожать отца. Интересно было смотреть, как он чалится к берегу. Однажды пришли встречать его, он идет во главе каравана, двойной тягой. Его буксир «Кежемец», небольшой, маломощный, сделанный из железа катер вот главе и в кильватер ему, такой же маломощный, но деревянный катер «Аплинец», тянут караван барж вверх по Ангаре. Причалили к берегу. Команда сошла на берег. Мы радостно встретили отца и вместе с ним пошли домой. Он пообедал, рассказал, что надо караван вести дальше. Мать с бабушкой просили его остаться, завтра пойдете, но отец сказал, что надо идти дальше. Мы с сестрой пошли провожать. Караван тронулся и остановился. Одна из барж села на камень. Силенок у буксиров не хватало. Отец дал команду отойти назад и рывком сдернуть баржу с камня. Что они и сделали. «Кежемец» разогнался, рывок получился замечательный, баржа сошла с камня, у «Аплинца» оторвало нос. Он, тут же, не отходя, от места и затонул. Следствие, суд, вредительство и отца в третий раз, за его короткую жизнь, повезли в Красноярск, в тюрьму. Матери пришлось оставить дом, хозяйство. По совету ее дяди и при его помощи, ее направили учиться на курсы продавцов – поваров. После шестимесячного обучения, ее взяли на работу в магазин коопсоюза, где заведующим и продавцом работала одна еврейская семья. Как они в Сибири оказались, скорее всего, бежали от войны, либо сбежали по дороге, когда везли их во вновь образованную Еврейскую область. Встретили они мать дружелюбно, с пониманием, но через месяц в магазине ревизия, огромная недостача и кого под суд. Конечно, мать оказалась виновата, шесть месяцев в тюрьме, а потом ссылка на север, Норильск. Там строился горнометаллургический комбинат, и естественно требовались молодые руки. Так остались мы с сестрой, при живых родителях сиротами.

                                 

                                         Конец четвертой части                             

23/08/13                                      Часть пятая

           «Никиту Сергеевича Хрущева, на встрече с молодежью, одна маленькая девочка спрашивает, - Мои папа с мамой слушали передачу по радио, и папа сказал, - Что вы запустили не только «Спутник», но и сельское хозяйство.- Ты девочка передай папе, что я сажаю не только кукурузу, а маме скажи, что передачи можно не только слушать, но и носить»

             Отлежав в больничке, сколько положено, в один, прекрасный момент, меня вызвали к начальнику колонии, на распределение по отрядам. В кабинете находились все начальники отрядов, опера. Подняли мое дело, прибывшее со мной, хотя им и так уже было известно обо мне, не каждый день к ним прибывают Генеральные директора. Но им было интересно, как, Генеральный директор, сел за «хулиганку». Ответил, а вы сами подумайте, как, да, еще при моем возрасте. Они посмеялись,

                  - С милицией надо быть в  ладах, платить нужно было. -

             Назначили меня в восьмой отряд. Я, правда, заартачился. Мол, присмотрел, себе другой отряд, но мне ласково – внушительно напомнили, что здесь тюрьма и выбирать не положено. Штабной шнырь, завел меня в локалку отряда и представил бугру отряда. Я, вкратце, рассказал ему свою историю. Бугор, велел, отрядовскому шнырю, меня устроить, правда, предупредив,

       - Мест не хватает, дадим пока временное место.-

 Завели в жилую секцию. Большая, на три окна комната, на двадцать коек, которые стояли двухэтажными  ярусами, из железных кроватей. В дальнем углу, отдельная небольшая каморка, отделенная от остальных шторами из простыней. Из каморки доносились голоса, играл магнитофон. Мне показали койку, внизу,  в хорошем угловом, месте. Рядом со мной, молодой двадцатилетний паренек, но с пятой ходкой. Встретил меня хорошо, уважительно. Познакомились.

- Виталик.-

- Павел Аркадьевич.-

Меня удивило, когда он успел столько ходок нахватать, в двадцать-то лет.

 – Успел! Правда, отсидел, только два раза, два раза отделался, условными сроками.-

На вторых ярусах, которые также были заняты зэками, но я практически с ними не общался, так как, эти люди были вечно заняты, и общались с другими мало. Да, у них и времени на общение не находилось. Это были так, называемые «пикетчики». По законам «зоны», а здесь действуют, только они, эти мужички в чем - то провинились. Зона, в которую я попал, считалась коммерческой, и правили в ней «блатные». Любые нарушения правил ими жестко пресекались. И наказание следовало незамедлительно, и в зависимости от провинности. «Пикет» был одним из видов наказания. Это значит, что «пикетчики», должны часами стоять у торцового окошка и смотреть за воротами «локалки». Кто из начальства, или контролеров, входит в «локалку». Тут же бежать к звонку, подать сигнал на весь корпус и криком сообщить, кто зашел. И так с шести утра, до двух ночи. И не дай бог им проспать приход контроллера или кого иного начальства, бьют жестко. А у большинства обитателей этого  заведения имеются различные запрещенные вещи. В большинстве электроплитки, мобильные телефоны, различный инструмент, и все это надо прятать при приходе любого контроллера. И если по вине «пикетчика», не успели спрятать, то ему придется платить за отобранную вещь, а в «Зоне», все это стоит дорого. За смену «пикетчикам» приходится наматывать десятки километров.

                  Спросил у Виталика, кто там, за шторками, что за блатные? Нет ни какие не блатные, а так называемые «обиженные» или, по-другому, «неприкасаемые. Своеобразная, «зоновская», каста. То есть, следующий этап наказания. Правда, они также разделяются на две группы: «обиженные» - это те, кто провинился здесь, на зоне, украл у товарищей, подобрал с пола, взял у обиженных,  и так далее. «Опущенные», это обычно педерасты и те, кто на воле совершил развратные действия, с детьми. Опускают их сразу в тюрьме, и в зону они приходят уже с готовым клеймом. И снять это клеймо невозможно. И не дай бог, даже через много лет, придя в зону, не сказать, что он «обиженный». Все равно узнают и тогда смерть. Один из «обиженных», бывший врач-стоматолог, узнал, от кого-то, что я тоже врач, пришел познакомиться и пригласил прогуляться по локалке. Но, подумав, я, отказался, хотя с виду он выглядел благопристойным человеком. Я не стал интересоваться, за что он сидит, в чем провинился,  зачем, не зная «зоновских» правил, с первых дней на неприятности нарываться. Звали «обиженных» просто, без выкрутасов, Машка, Лариска,  Танька, Наташка и так далее. Но судьба у них, в зоне жестокая, лучше уйти с этого света, на тот, чем такая жизнь. Многие заранее, зная, что их ждет в зоне, уходят. Кто не знает, узнает здесь, и также пытаются уходить, кончают жизнь самоубийством. И остаются только те, у кого ни чего человеческого не осталось, брось его в выгребную яму, и он будет там жить. Фактически они и здесь живут в выгребной яме. Дело в том, что «барак» в котором находился наш отряд и еще три отряда, - четырехэтажный, кирпичный, хрущевской постройки. Но внутри уже, переделан, согласно веяниям нового времени. Можно сказать по «Европейски». Все блестит, все кафелем покрыто, даже туалеты как в лучших домах Лондона и Парижа

                    То есть сиди спокойно и жди окончания своего срока. Но только, не для обиженных. Краны для подачи воды в туалетах перекрыли, хотя вода подведена и все, что, нагадили «зэки», а это восемьсот человек, тонны отходов, надо  убирать вручную, таскать с этажей, выносить за территорию «локалки». Всем этим и занимаются «обиженные». А «зэк» это человек простой, как валенок, и кидает  в унитаз все, что попало и естественно постоянно туалеты засоряются. Они по сути дела из этой выгребной ямы и не выпазят Я в начале был ошеломлен всем этим, но со временем понял, какая это мразь, и жалость к ним исчезла. «Обиженные», или каста неприкасаемых, не имеют права прикасаться к «зэкам», и если мы идем, то они стоят по стойке смирно, чтобы нечаянно не коснуться простого «зэка». Все у них отдельно, вплоть до унитаза.  Я такие вещи не знал, про унитаз, правда, сразу сказали, что это не «наш». Утром прихожу умыться, все умывальники заняты, только один свободен. Я было к нему, но мне тут же, кто–то из «зэков» сообщает, сюда нельзя, это  для «обиженных». Выхожу в «локалку», на прогулку. Там народу полно. «Зэки» гуляют, прохаживаются парами, другие играют в волейбол, третьи, болеют за чью-нибудь команду, сидят, переживают (а игра обычно ведется на сигареты), все лавочки заняты. Одна, шикарная скамейка, (естественно, для зоны)  свободна. Я, обрадовался, только садиться, а один из обиженных, подошел ко мне и говорит –

 - Сюда садиться не желательно. –

Пришлось по быстрому ретироваться. В бане тоже самое. Баня общая, но один рожок, только для них. И я как всегда, чуть не попался. В бане народу полно, но один сосок свободен, я было к нему, но один из знакомых –

- Туда нельзя –

-Это для «обиженных».-

В локалке, на земле, что валяется, поднимать не смей. Белье свое повесил сушить, ветер сбросил, все, не смей поднимать. Это могут сделать, только «обиженные», это уже, «ихнее». Метлу или лопату взять, чтобы подмести или убрать мусор в локалке, нельзя, не царское это дело. И опять, я чуть не попался. Дали (правда, это было, месяца через два, как сюда попал) мне свиданку с женой, но как просто так, дать свиданку зэку. Начальник отряда предложил мне подмести территорию в локалке. Я, не видя подвоха, говорю –

 - Нет проблем, конечно, подмету, сейчас найду кого-нибудь, и моментом подметут.-

Видя мою наивность в этом вопросе, он отменил свое приказание. Оказывается, начальство колонии, зная, что это невыполнимо, унизительно для зэков, хочет заставить, чтобы переступили через себя, чтобы беспрекословно выполняли все распоряжения работников колонии, то есть, своеобразная проба пера. Взял метлу, подмел в «локалке», все, ты свой для «отрядника» человек, но чужой для «зэков» и станешь изгоем в колонии.

                Виталик, мой сосед, стал для меня, как нянька. Рассказывал всю обстановку в колонии, ее правила. Как его блатные заставляли в шестерки идти.  Молодые «зэки», приходя в «зону», обычно попадают к «блатным», в услужение, стирают, готовят, выполняют мелкие поручения. Но, Виталик, оказался кремень. Его пару раз заводили в каптерку (комната для всего) и стучали по голове, несколько раз попинали. И, видя, что его не сломить, отступили. Характер у него был отвратительным. Ни с кем из «зэков», он ужиться не мог или не хотел, кроме меня. Я даже об этом не знал, пока мне не пожаловался, один из «зэков», с кем я дружил. А также один раз пришлось его защищать при драке с другим «зэком». Я уже жил в другой секции. Напротив меня, в одном кутке со мной, также на нижней койке, лежал «зэк», «кликуха» «глухой», можно сказать «битый» зэк. В России, на севере, поубивал несколько местных аборигенов и сбежал к нам в Беларусь. Подженился на местной девахе, подружился (если так можно сказать, об общих пьянках) с участковым милиционером. При одной пьянке, похвастался о своих подвигах, на Севере. Тот, тоже по пьяни, решил его арестовать. Глухой, обозвав его ментом поганым, долго не думал, опыт есть, пустил в ход нож, и зарезал его. Закопал у себя на огороде и успокоился. Убийство раскрыть не смогли и даже закрыли это дело. Но душа у глухого горела, как это о его подвигах ни кто не знает. Поделился со своей сожительницей, какой он герой, чем вселил панику в ее душе. Она в ментовку и глухое дело было раскрыто, а «глухому» влепили шестнадцать лет. Но любовь женщины, это, что-то не объяснимое, она и слепа и глуха. Сдала своего милого, но вот, уже шесть лет, которые он сидит, носит ему передачи, ездит на свидания. Так вот с этим бандитом, мы были в соседях. Сам я был с ним в хороших отношениях, даже называл его, «моя хорошая»  (дурная привычка ко всем так обращаться, оставшаяся с  воли), забыв, что здесь это несет отрицательный оттенок, пока однажды он не взъярился на меня, пришлось следить за своими словами и так больше к нему не обращаться. Так вот, однажды, Виталик приходит ко мне в гости, и при разговоре с ним огрызнулся Глухому, тот налетел на него и стал избивать, пришлось мне встать посередине между ними и собой закрыть Виталика. Народ орет, «доктор» отойди, не лезь, не вмешивайся. Но я вижу, что Глухой, пришибет Виталика (а вмешиваться, по законам зоны, третьему не положено, за это самому можно схлопотать), не дал его бить и уволок из кутка. И вот при таком паршивом характере для других, со мной он был в отличном отношении. Вместе пили чай, вечером готовили ужин, в основном конечно Виталик. Подарил мне новенькую фуфайку, а это в зоне ценный подарок. Сам он попал сюда по глупости. Жил у тетки, под Минском. Работал у частника, изготавливал оконные рамы и двери (руки у него действительно золотые). Получал хорошую зарплату, даже очень хорошую, по меркам Белоруссии. Но «зэковская» натура не дает спокойно жить. Позвали его соседи, друзья, два малолетних паренька, помочь им донести два бидона солярки, слитые ими с комбайна. Виталик согласился, но сначала залез в кабину комбайна, посмотреть, что там хорошего. Высмотрел бортовой компьютер, стоимостью три тысячи долларов, но который сплавить все равно, невозможно. Снял его, правда, с какой целью и сам до сих пор не знает. И этот комп, провалялся у него дома несколько месяцев без пользы, пока не пришли за ним и не забрали его, и его игрушку. Тюрьмы он не боялся, поэтому сел с легкой душой. Но не рассчитал, что взрослая зона, отличается от детской, где он раньше сидел и был в числе лидеров. Если там у него самого были шестерки, то здесь сам чуть в них не оказался. Поэтому, он здесь и не может, ни с кем ужиться, и приблизился ко мне, почувствовав во мне опору, к которой не стыдно прислониться. Я себя держал здесь обособленно, не давая ни кому повода сесть себе на голову. В секции, я не дежурил, полы не мыл, желающих хватало, платил сигаретами. Сигареты здесь заменяют валюту. В основном ходовыми считались LM, Корона, Прима.

LM = 5 пачек примы.

Корона = 3 пачки примы

Лечил больных, недаром мне «кликуху» доктор дали. Больные тащились ко мне по любому поводу, и с нашего отряда, и с других  отрядов приходили. Правда лечение было бесплатным, так как, эта зона комерчесская и правят бал, блатные. Все комерчесские сделки должны проходить через них. То, есть, идешь к «смотрящему», по отряду, и берешь у него разрешение на комерчесскую деятельность. И только после этого имеешь право заниматься лечением или чем либо другим, но обязан, часть платы, отдавать в общак. Отношения медперсонала колонии, к «зэкам» мягко сказать, было негативным, да и какое другое отношение к ним могло быть. Эта зона усиленного режима. В ней основной контингент - убийцы, грабители, людоеды, насильники, наркоманы – спидоносцы, извращенцы, педофилы. Ну и такие как я, невиновные, а таких в зоне процентов двадцать. Правда, это я позже выяснил, когда начал разбирать дела заключенных, писать им касатки, жалобы, заявления.

             Однажды вызывают меня к начальнику отряда. Захожу, встречает меня с широко открытыми глазами, и молча, подает мне бумагу. Открываю, телеграмма от жены. Прочитав. Я сам, чуть не упал.

              - Срочно выезжай, я договорилась, тебя ждут.-

 Отрядник,

               - Где, это вас ждут.-

Я, оценив обстановку, понял, что жена сморозила очередную глупость, подыграл ей,

               - Надо ехать в Минск, пора на свободу, Президент вызывает.-

               - Не может быть, -

               - Может.-

Так, с широко открытыми глазами, он проводил меня до двери.

На самом деле, жена добилась, чтобы меня, снова положили в Республиканскую тюремную больницу. Но по своей наивности, думала, даст телеграмму, и я приеду. Как будто, я здесь на курорте нахожусь.

              На следующий день, я пошел к начальнику медсанчасти, сказал, что пора ехать в Республиканку, подлечиться и тут же был направлен на этап. 

                                 Продолжение следует

25/08-13                                            Часть шестая

                                                                                       В номинации "Передача года" лучшей признана

                                                                                       передача, сделанная гражданкой Сидоровой:

                                                                                       пачка чая, две пачки "Беломора" и тёплые носки.

               Уже, как опытный «зэка», я не торопливо стал собираться на этап. Прослышав, из своих источников, о том, что меня направляют на этап, на «кальварийку», ко мне подошел один из блатных. Представился,- «смотрящий» за этапом. А, я уже сообщал читателям сего романа, что здесь "смотрящих", как не резаных собак, за каждым кутком есть "смотрящий." И вежливо предложил помочь перевезти на «Кальварийку» помощь, больным и немощным. А проще своим блатным ребятам, сигареты. Криминала здесь нет, и я естественно согласился. Но не согласился ДПНК, дежурный помощник начальника колонии. Это один из старших офицеров, который во время отсутствия начальника колонии, его замещает. То есть, на время отправки этапа, главный начальник, так как, этап отправляется только ночью, когда начальник колонии спит. У ДПНК уже была информация обо мне, также, как и на других зэков идущих по этапу, что я человек некурящий и значит везти ни каких сигарет, не может. И мне категорически отказали. На нет и суда нет. Но во время шмона мне с ним пришлось столкнуться по другому поводу. Уже по поводу своих вещей, опять же забывшись, что я нахожусь в тюрьме и спорить здесь не желательно. На его заверение, что рыбу найденою у меня при шмоне(а это была шикарная соленая щука, переданная нелегально мне моей женой) провозить нельзя, я ему сказал, что я его немного больше понимаю, что мне везти, а что нет, я как ни как, врач. Удивительно, но мне это сошло и мне пропустили, то, что я хотел провезти. Хотя этот ДПНК считался самым кровожадным в колонии и даже получил, немного позже ножевое ранение от одного из зеков. Но не смертельное, месяц все же ему пришлось проваляться на больничной койке. Это было уже при мне, когда я вернулся с Кальварийки. В вагонзаке, я уже можно сказать по привычке, залез на верхнюю полку и сразу закемарил, до самого Минска. В Минске, как обычно нас встретил автозак, загрузили и сначала на Володарку. Там часть зеков выгрузили, часть загрузили. Встретил одного знакомого, бывший главный врач второй городской клинической больницы. Мы с ним вместе лежали, вернее, находились в медсанчасти, здесь на Володарке. Это главврач, доктор наук, профессор, был прожженный взяточник и мошенник. Больницу свою превратил в кладезь накопления своего богатства, а медсестер превратил в проституток. Это был развращенный похабный старикан, у которого не было ни чего святого и ценного за душой. Больница находилась в центре Минска и считалась элитной. Чтобы попасть туда, надо было заплатить определенную мзду и ни кому-либо, а самому главврачу. Ни один больной так просто туда попасть не мог, даже не смотря на то, что его привезла скорая помощь, и он экстренно нуждался в медицинской помощи. Если он не мог заплатить, то его под любым предлогом переправляли в другую клинику. А свою клинику он превратил по сути дела в притон и поставлял своих медсестер нужным людям, имеющим власть. За, что они его и держали больше десятка лет на этой должности. Он сам мне хвастался, что он лично подбирал свои медицинские кадры, своих сестричек. Хвастался, как занимался с ними в своей больничной сауне, какой массаж они ему проводили. И даже сейчас, когда он, рассказывая, вспоминал об этом, у него текли слюни. Похож он в это время был на голодного ротвейлера. И такая мразь, на глазах у всего города, руководила ведущей клиникой страны. Между прочим, мой однокамерник, заместитель министра, о нем отзывался с восторгом.

                Подвезли нас к воротам Кальварийки. Как обычно шмон, построение и строем, хотя здесь строй ни кто не соблюдал, и шагали, как кому заблагорассудится, в корпус медсанчасти, она же Республиканская тюремная больница. Попал, я снова в свою бывшую палату. Шныри позаботились для меня о месте, как всегда на нижней койке. Конечно не за красивые глаза, а за сигареты и кофе. Место неплохое, в углу палаты, эти места считаются престижными. Кое-кто из обитателей палаты знал меня, встречались раньше, кто-то знал меня по слухам. Кликуха -доктор, ко мне приклеилась намертво. Но все равно, хотя попадаю сюда не в первый, а в третий раз, эта больница вызывала у меня, какой-то затаенный страх, все время ждешь чего-то опасного, какой-то беды. Постоянно должен быть начеку. Да, и действительно, как не бояться, когда сюда поступают и из особо опасных зон и даже ПЖ (пожизненники) из города Жодино. В этот раз я ни с кем не скорифанился, не с кем особо было. Напротив меня лежали двое блатных гусей, лежащих и лечившиеся здесь за деньги. Мы познакомились с ними, но особой дружбы не получилось. Это были мелкие взяточники, хотя и служившие на крупных должностях, один из них был военком города Бобруйска, второй был главным инженером, на каком-то крупном оборонном заводе. С ними у меня нашлись общие интересы, это шахматы. Мы постоянно сражались. Я выигрывал у инженера, военком у меня. Но разговаривать с ними было не о чем. Мышление и высказывания у них, самого низшего пошиба. Как они работали на таких должностях, и кто их туда поставил, это крайне затруднительно узнать. Книги они не читают, женщин не любят, вдвоем обычно сидят и ругают власть предержащих. Я как-то раз не выдержал и им сказал, какого хера вы взятки брали, вы, что не знали, что это наказуемо. Нахера, ты инженер всю мелочь пер с завода. Ответ один, все берут, все воруют, ни какого не садят, а только нас. Больше, я ни о чем с ними не разговаривал. Даже в шахматы играли молча. Но дали им от души, одному восемь, другому шесть лет усиленного режима. Правда, устроились оба неплохо, естественно с помощью денег, здесь же на Кальварийке, в Минской колонии номер один. Эта колония отличается тем, что здесь держит режим администрация. То есть, считается красной зоной. Блатных здесь нет, но и сидят здесь в основном блатные, вернее по блату. То есть чем она отличалась от других колоний, тем, что здесь особых катаклизмов не бывает. Режим очень строгий, администрация всех усиленно гоняет, но так, как блатных с наколками,  здесь нет, то все равны и твоей жизни ни чего не угрожает. Переносили они тюремные тяготы, c  участью стоиков, так, как будто это им предназначено судьбой, не понимая этого, тщетно волнуются и страдают, любя себя, а не свою судьбу, кроме которой ничего не существует. Уверен, что философию стоицизма, они не изучали, но вели себя так, как будто учились в эпикурейской школе и с отличием ее закончили. Все мои знакомые, только и делают, что подсчитывают дни до освобождения, высчитывают или чаще всего, обращаются ко мне, чтобы я им помог высчитать сложные математико-юридические вычисления. По какому сроку они выходят, половинка, четвертинка, спорят об амнистиях, когда и сколько их будет, на их счету. К слову сказать, мои выводы об амнистиях всегда были правильными. Но эти двое, ни когда ко мне не обратились, как будто выход на свободу их особо не интересовал. Они видно на свободе уже просчитали, когда им сесть, зная за что, им придется сидеть и сколько им сидеть. То есть карма у них была уже просчитана, и они решили соответствовать ей.

         Я как всегда, через день ходил в баню, хотя попасть туда было очень трудно, так, как приходилось пересекать в неурочное время, локалку, а разрешение на свободное хождение по зоне в колонии, имеющее у меня, здесь было не действительно. Либо обходить через другие отделения, где вероятность попасться на глаза сотрудникам кальварийки была велика.  Белье отдавал в прачечную, ходил на медицинские процедуры. Ко мне с воли вызвали кардиолога, досконально проверили сердце, желудок просветили, зубы подлечил. Аппаратура, как и врачи, о чем я уже упоминал раннее, великолепна. Не в каждой столичной клинике такая есть. На воле так себя бы не проверил, как здесь. Там все времени нет, да и о здоровье на воле, меньше всего думаешь. Но одному здесь находиться без напарника, особенно такого, как Сергей, все же здесь трудновато. Поэтому я больше лежал и отключался, вспоминая свое детство.

         А детство вспоминалось унылым, каким-то серым. Послевоенные годы, отца нет, матери нет. Бабушка крутилась в колхозе, дед, а дед еще тот кержак, лишнего слова не промолвит, не то, что приласкать, тоже там. Домашним хозяйством некогда заниматься. Денег не платили, да и все равно в магазине нечего было купить. Вот здесь я впервые узнал, что такое тюря. Обыкновенная вода, кидается соль, и крошишь хлеб. Но это такое было время, что эта похлебка казалась очень вкусной. Либо затирку бабушка делала. Это уже считалось деликатесом. Обыкновенная мука с водой, мешалась. Бросалась на сковородку и поджаривалась, ели мы с сестрой ее с упоением и обязательно при этом поскандалим, деля затирку пополам.  Но, все плохое когда-то кончается, прошло немного времени, вернулся отец. Стала жизнь улучшаться, стала размеренней. У деда появилось время, стал почаще на рыбалку ездить, на охоту ходить. Появилась рыба, мясо. Уже простой рыбой стали брезговать. Кроме стерляди я уже ни чего не признавал. Щуку, окуня, налима, на дух не переносил. Уже появились бочки грибов, да ни каких-либо, а груздей. Неприятности моментально забылись. Отец сварганил мне лыжи, появилось новое увлечение, катание на лыжах с гор. Однажды пришло письмо, с далекого севера, с заполярного города Дудинка. Первое письмо от матери. Здесь же была приложена фотография, молодой роскошно-красивой женщины. Бабушка ахала, все не могла на нее наглядеться. Мама писала, что живет в городе Дудинка, работает заведующей столовой. Передавала всем приветы и здесь же сообщила, что летом приедет, но не на житье, а чтобы забрать детей. Жить она будет там, в Дудинке, устроилась она хорошо и менять свою жизнь не собирается. Я уже учился в первом классе, учился очень хорошо, с охоткой. Школа деревянная, построенная еще в царское время, да и учили нас по старинке. Учителям кланяться и снимать перед ними шапку. Но для нас, воспитанных по старинным укладам, это было не в диковинку. После письма от матери, отец с бабушкой стали прятать. Меня увозили в соседние деревни, но это не помогло.

Однажды в разгар лета, пристани пристал  караван судов, и на берег сошла красивая, роскошная молодая женщина. Это была моя мама. Не знаю, какой был разговор между мамой и отцом, но с отходом каравана я был уже на судах. Сестра осталась с отцом. С этой поездкой запомнились мне красивейшая природа нашей Ангары, ее ширь и даже медведи которые занимались рыбалкой на ее берегах. Но особое впечатление я получил, вызвавший неимоверный восторг, это когда величественная Ангара вливалась в Енисей, от которого сразу повеяло крепостью, мощью и холодом. Здесь на стыке двух великих рек, мы пересели на колесный пассажирский пароход "Спартак", который, шлепая шлицами, не торопясь, со скоростью не более двадцати километров в час, поволок нас к северному полюсу. Правда, до северного полюса он нас не довез, но северный полярный круг мы пересекли. После пересечения, которого, мы потеряли счет дням и часам. Солнце уже не заходило, и круглосуточно был день. И было утро, и прибыли мы в порт Дудинка. Который был забит огромными  океанскими судами, различных флагов и стран. Впервые увидел американских моряков, черных как сажа. Удивленно спросил у мамы, что это они такие загорелые и им не больно так загорать. По берегам Енисея, хотя и был разгар лета, вовсю лежал лед. Люди ходили по деревянным тротуарах, но это меня не удивило, у нас в селе тоже ходили по деревянным тротуарам. Только гораздо позже мне объяснили, что других здесь не может быть, здесь вечная мерзлота и, подтаявши, все это уходит, проваливается в болото. Пока стояли на берегу, осматривались, подъехала грузовая машина, из нее вышел крепкий, статный мужик, дядя Володя, мой отчим. Загрузили вещи, меня в кабину и с «богом» (иначе по улицам Дудинки, в то время нельзя), тронулись к центру города. Машина с трудом, натужно прорывалась сквозь растаявшую грязь. Колеса, с надетыми на них цепями усиленно молотили вечную мерзлоту. Город, но он больше был похож на привалочный стан. Бараки, балки, типа деревянных сарайчиков различной конфигурации. Как понял я позже, балок это основной тип северного жилья. Остановились мы у деревянного, двух этажного дома. Завели меня на второй этаж, двухкомнатная квартира с печным отоплением, дома было тепло, уютно и самое главное с электричеством. В деревне мы сидели с керосиновой лампой. Так я стал северянином.

                               Продолжение следует

   26/08-13                                                часть седьмая.

               Отвлечемся от воспоминаний детства и перейдем к реальной прозе, а именно к палате-камере номер два, в которой я и находился. В первый же день тамошнего нахождения-заключения, жена прислала мне письмо, которым огорошила меня. В нем сообщила, что из колонии, из которой я только, что прибыл, от одного из зеков пришло письмо. В котором он требует денег, якобы должных ему, мной. Потом на домашний телефон раздался звонок  и она, подняв трубку, услышала мужской голос. Который сказал ей, что он звонит такой-то, из Бобруйской колонии. Что он сидел с "Вашим мужем", И что ваш муж переведен в больницу, но, остался ему, должен, столько-то денег, и что он просит их выслать по такому-то адресу. Я, конечно, этому удивился. Я знал этого звонившего и писавшего зека.  Мы были c ним в очень хороших отношениях. Правда, не в длительных.  А познакомился я с ним, дня за два до моего отъезда сюда. Я тут же написал жене, что бы она, ни в коем случае не посылала ему, ни каких денег. Я ни кому, ни чего не должен. Жена была, конечно, напугана письмом из зоны, да и звонками оттуда. Но, я ее успокоил. Мошенники есть везде и естественно в зоне их полно. Не гнушаясь даже своих объегоривать. Очевидно рассчитывая, что я больше в зону не вернусь, решил сыграть на страхе родных и выбить энную сумму, как бы доппаек к зоновской пайке. Жена, привыкшая в этой жизни, что без меня ничего нельзя предпринимать, естественно сообщила об этом письме и требование мне. Разборка мне предстояла быть в зоне. А пока она каждый день писала письма, практически каждый день приходила к воротам  зоны, можно сказать, закоренелая жена зека. Свидания не давали, но через заведующую отделением (а это та же, молодая красивая самоуверенная женщина, в майорских погонах) передавала мне гематоген, лекарства. Докторша, хоть и с большим скрипом, но все же передавала, заодно пакетики с чаем. Это не положено, но заведующая прекрасно понимала, что я ни какой не "Уголовник", а попал под какие-то жернова. И зная, что я сам врач, хотя и бывший, передавала мне, нарушая зоновскую инструкцию, естественно передавая не сама, а просто давая разрешение на передачу. Гематоген, мне сильно помог, утолял вечерний голод.  Дело в том, что мне уже было не положено посылки, а на больничной пайке, жить будешь, но не долго. А гематоген мне шел как лекарство, как витамин, вернее так я объяснил свою нужду в нем, докторице. Продержав меня около десяти дней, здесь, в центральной тюремной больнице, меня снова отправили на этап. Опять автозак, вагонзак и вот он, уже ставший родным, "Бобруйск". В этот раз меня уже заселили на второй этаж, мест нет, много народу добавилось. Преступников в стране прибывает, а места в зоне те же. Ну, что ж, второй этаж, так второй. Но кроме койки, нужна и тумбочка, где можно складывать свои припасы. А, тумбочку надо купить, да и куда-то ставить. А тюремная секция, в которую меня заселили, переполнена. Тут ко мне подваливает зэк-старичок.  И предлагает мне часть своей тумбочки. Мы с ним разговорились, Это был  седой крепенький, но невзрачный по виду дед, чувствовалось, что по характеру агрессивный, рассказал,

                    - что к его дочке повадился ходить сосед, я говорит, его раз предупредил, два, все равно неймется. Сам женатый, а к моей дочке таскается. Захожу однажды в свой двор, а он опять у меня во дворе вьется. Я взял тяпку, да так, хорошо задел его этой тяпкой, что и голова пополам, и я на одиннадцать лет сюда попал.-

     В общем, начало у меня неплохое, познакомился с дедом- убийцей. Здесь он вышел на пенсию и мне пришлось ему помочь разобраться с пенсией, да так, что по сути дела, эту пенсию ему по новой назначили. Пенсия вышла неплохая, даже для воли, а здесь, в зоне, где зарплата месячная была три - пять рублей, это был нувориш. Набирал в продуктовом ларьке на всю сумму продуктов и жил припеваючи. Я уже жил в другой секции, но он постоянно приходил ко мне со своими вопросами, но ни разу, ни чем не угощал. Я однажды не выдержал и говорю,

                                  - Ты дед хотя бы когда конфет принес, угостил что ли, ведь это я тебе пенсию сделал.-

                                  - Но, ты помнишь, я же тебе разрешил своей тумбочкой пользоваться.-

       Аргумент конечно, не отразимый.

В первый же день прибытия в отряд, у меня произошла стычка с Андреем, с которым я познакомился и находился здесь в зоне, в больничке.

               Придя вечером на построение, пересчет, все ли на месте, одного зэка не досчитались. Была ошибка вертухаев, то есть, кто-то из бригадиров отрядов не дал правильные сведения о заключенных. На смотр всегда выстраиваются не все. Кто-то находится в больничке, кто-то больной, но находится здесь в отряде, кто-то может быть на ночной работе и так далее. Но это все строго учитывается и подается начальнику отряда,- «отрядному», бригадирами отрядов. Здесь произошел сбой. И отряды долго держали на плацу, в локалке. Все прекрасно знают, что пока не найдут, с места не двинутся. Часа через полтора, все выяснилось и нас распустили по секциям. Естественно народ был взбудоражен, простоять на холоде ни за что ни про что, из-за какого-то мудака, это уже слишком. Обычно в таких случаях, «виноватому» делают темную, и он всю жизнь остается инвалидом. Упоминались многие фамилии, где кто находится, упомянули и мою фамилию. Что, мол, он из больницы явился. И Андрею в голову заскок зашел, что я виноват. Подлетает ко мне и давай высказываться, мол,

       - жаль, что это не на строгом режиме, откуда я прибыл, а то бы конец пришел. Таких, как ты, там инвалидами делают.-

        А, за что не объясняет. А это очень опасно, мужики обозлены, могут и побить ни за что, ни про что. Зашли в блок, я к нему, говорю,

              - объясни!-

Он одно по одному, мол, на строгом режиме, да, на строгом, и так далее, и убежал. На следующий день, я его поймал в столовой, опять к нему,

              - объясни, в чем дело, где моя вина.-

Опять, что-то пробормотал и ушел. Пришел банный день, я опять его увидел и к нему,

                - Объясни, что тогда случилось, в чем моя вина?-

Но ответа я так и не получил, после этого он стал меня избегать и только в день моего выхода на свободу, утром он пришел ко мне. Заплакал, отдал мне свои таблетки (они ему были не нужны их, ему не правильно послали его родные, они для меня предназначены), мы с ним обнялись и помирились. Но нервы в то время, его выходка мне попортила. На следующий день по прибытию в зону, я сходил к начальнику медсанчасти колонии и получил у него разрешение на свободное (без конвойное) хождение по зоне и дополнительный банный день. Что меня особо угнетало в зоне, это ходьба в колонне, строем, под конвоем, а по зоне только так разрешено ходить. Но я приметил, что есть люди, правда их было единицы, человека два-три на всю зону, но они были, которые ходили без конвоя. А лишний день в баню, получил только я, один. Здесь выручило мое медицинское образование. Я сумел воспользоваться своими знаниями и представил начальнику медсанчасти, убедительные доказательства, что должен ходить по зоне один, а не в колонне, и баня по моей болезни, мне нужна  чаще. Он внял моим аргументам. Вообще на медиков, мне грех обижаться, да я собственно на них и не обижаюсь. Скажу больше и за свой срок, мне надо на себя, на свою самоуверенность, обижаться. Жизнь в зоне пошла своим чередом. Как-то вечером, день или два спустя, после прибытия в зону, за мной пришел « шестерка» и пригласил подойти в одну секцию, к «смотрящему» по отряду. Я зашел, небольшая комната, на четыре койки, притом койки в один этаж, телевизор, приемник. Меня пригласил присесть «смотрящий», молодой парень из блатных. Мы присели, и он нежным, задушевным голосом спросил меня, что надо сделать, для того, чтобы у человека поднялась высокая температура. Как спасти хорошего человека от карцера. А, вы, мы знаем, врач по образованию. Я стал лихорадочно вспоминать, чем здесь в зоне можно поднять температуру. Я уже давно от медицины отошел, и лет двадцать не имел с ней дела. Но здесь мой мозг заработал с усиленной энергией. Я вспомнил препараты, поднимающие температуру, но здесь то, их быть не может. Тогда я вспомнил народное средство, молоко. Я говорю,

                           - У вас есть сухое молоко? Порошковое. Надо найти. У меня есть, но с сахаром, оно не пойдет.-

             «Смотрящий» отправил одного из шестерок, по отряду, и через некоторое время молоко нашлось. Я как сибирский шаман, начал шаманить. Развел это молоко водой, тщательно перемешал, дал немного отстояться и, взяв использованный шприц, очевидно, стянули в медсанчасти,  набрал этот мутный, естественно не стерильный раствор и, стараясь не попасть в артерию или вену, ввел по всем правилам медицины, в левый наружный квадрант левой ягодицы. Зэк, даже не пикнул. Хотя эта инъекция очень болезненная, даже можно сказать, очень. Дело в том, что так вводится сыворотка, и я знаю, что больные криком кричат, при введении сыворотки, а молоко, можно сказать, это тоже сыворотка. После инъекции, я собрался уходить, но до меня дошло, ведь за это дело, меня самого в карцер упекут. Но так как выхода нет, сдадут, значит, сдадут, но польза для меня от общения с ними тоже будет. Я «смотрящему» говорю,

                              - Вы ребята смотрите, сами не колите, дело в том, что это очень опасно (а это на самом деле так), попадете в вену или артерию, это будет конец, образуется тромб и человек погибнет, умрет.-

                       Попугав ребят, я ушел. На следующий вечер, меня снова приглашают туда - же. Снова молоко, раствор, инъекция. Я спросил, как температура была. Да, говорит, трясло, как в лихорадке. Дежурный медик, забрал его с собой, но утром, был отпущен. А наказание не снято. Сделав инъекцию, я подошел к «смотрящему» и говорю.

                             -  Меня поселили на второй этаж. Могу грохнуться оттуда, да и в моем возрасте не прилично лазить по этажам (хотя на вторых этажах и постарше меня лежат). Надо бы меня переселить. –

                             - Хорошо, подумаем.-

            И меня переселяют в другую секцию, на нижнюю койку. Секция большая, на двадцать человек, рабочая, то есть, блатных там не было. Заселили в куток, рядом с входной дверью. Соседом по нижней койке, оказался бандит, по кличке, «Глухой». Я о нем выше рассказывал. С ним мы нашли общий язык. Он мне отполовинил свою тумбочку. Было куда складывать свои вещички. А у меня уже их поднакопилось прилично. Даже появился свой ножик (а в зоне эта полезная вещь). Сделан он был из алюминия, но резал все, даже банки с тушенкой или со сгущенкой, открывал. А, подарил мне его, тоже здесь, один из зэков, Александр Лойко. О нем будет рассказано ниже.           

            Глухой в этой зоне просидел шесть лет, обжился, нашел здесь подработку и жил, не зная горя. Подработка у него заключалась в том, что он вставлял шарики из маленьких подшипников, в крайнюю плоть зэкам, выходящим на свободу. Дело у него было поставлено на поток. Вся зона к нему ходила. Но смотреть на это дело было страшно, да я и не смотрел. У него было огромное зубило, которым металл перерубают, огромный молоток и вот он этими орудиями орудовал. Перерубал крайнюю плоть и вставлял шарики. Некоторые клиенты, при виде этих орудий труда бледнели и даже падали в обморок. Но все  равно стремились делать эту операцию. Считали, что, придя, домой, к жене или любовнице, они ей сделают доброе дело. Мол, жены и любовницы будут довольны. Я им конечно ни чего не говорил, как ни как это его бизнес. Но ему сказал,

           - А, ты знаешь, что от твоей работы пользы нет и для женщины, это бесполезная твоя операция, она все равно ни чего не почувствует.-

           Рассказал ему свойства женской половой сферы. Спорить со мной он не стал, согласился и говорит,-

             - Если мужики горят иметь шарики, так почему мне им в этом не помочь.-

          Здесь уже я с ним согласился. Жил он семьей, то есть вдвоем с парнем из другой секции. Они с ним вместе питались, играли в нарды. Его друг сидел за мошенничество. Он жил в семье глухонемых и хорошо научился разговаривать мимикой, на пальцах и понимал по губам. Он ходил с глухонемыми по вагонам поездов, и продавали карты, порнушное фото, не брезговали воровством и обманом. Попал он сюда на шесть лет, из них три, отсидел. Узнав, что я юрист, он привел мне здорового хлопца, лет под сорок, глухонемого. Михаил, из Гомеля, сидит по 139 статье, умышленное убийство. Но признать свою вину не хочет. Надо чтобы я ему написал касатку, жалобу. Человек он жмотенький, прижимистый, по меркам зоны, богатенький, пенсию по инвалидности получает, от родни посылки получает. Я согласился с ним сотрудничать. Прочитал его дело, протокол судебного заседания. Не вижу его вины. Нет у него вины, да есть превышение необходимой обороны, но это на два года тянет, а ему припаяли двенадцать. Явная подтасовка милиции, а судья пошел на поводу у милиции. Вот что я прочитал в его деле: - Михаил вышел в полночь покурить  на крыльцо своего подъезда. К нему подошел пьяный мужик, попросил закурить. Но Михаил глухой, да и ночь была. Он показал ему, что нет. Что уж тому показалось, неизвестно. Побежал домой, а жил он в соседнем доме, схватил нож, брата своего и снова подбегают к Михаилу. Начинают бить его, ножом слегка задели. Михаил отбирает нож и этим ножом попадает в сердце. Финал. –

      Милиция шьет ему умышленное убийство, а как же, на лицо труп, убийца здесь. Им ни кого искать не надо, а за раскрытие убийства полагается награда. Все, двенадцать лет обеспечено преступнику. Все довольны, кроме Михаила. Я чуть ли не до буковки изучил его дела. Нет, нет его вины, даже на превышение необходимой обороны не тянет. Но время прошло, он сидит шесть лет. Я ему говорю,

                 - Давай Михаил забудем эту статью, умышленное убийство. Что ты хочешь правду или выйти на свободу. Будем писать заявление о досрочном освобождении, и ты через пять месяцев будешь на свободе.-

                 Я по быстрому подсчитал, сколько он отсидел, учел его инвалидность, учел будущую амнистию (еще ни кто о ней еще не знал) которая должна быть в этом году. Просто просчитав все амнистии за годы, правления президента Лукашенко, и вывел одну закономерность, заметив, что Лукашенко старается побольше посадить народа и в то же время почаще выпускать. Я понял, что это его политика. Человек даже немного отсидев, поймет, что тюрьма это не дом родной и постарается в следующий раз туда не попасть, тем более, на нем будет висеть судимость. А раз так, то в этом году, шестидесятилетию Победы в великой отечественной войне, также будет амнистия и, скорее всего в мае. Я объяснил все это Михаилу, он со мной согласился. Он говорит,

               - Что толку, что я выйду, а куда? Я работал на комбайновым заводе, в Гомеле. Но в связи с судимостью меня уволили. Жена со мной развелась и из квартиры выписала. Меня на «досрочное» не выпустят, так, как у меня нет жилья, и я не работаю. А без прописки меня ни куда не возьмут на работу.-

               - Вот этим, мы в первую очередь, и займемся.-

         Я написал Генеральному директору комбайнового завода, трогательное письмо насчет Михаила. И через некоторое время пришло от него письмо, ответ, что на работу Михаила берут и прописку и жилье ему будет обеспечено. Это письмо было прислано на имя начальника колонии, и нас о нем только уведомили. Почему пишу нас, да Михаил без меня по официальным делам, уже ни куда не ходил. Приглашал меня, просил сходить с ним. Он был из другого отряда, но офицеры, сотрудники колонии, хотя это было и не положено, пропускали меня в его отряд. Значит, досрочное освобождение ему было гарантировано. Михаил был в шоке. Да, я и сам был доволен, что реально смог помочь не виновному человеку. Михаил меня немного подкармливал, то угостит конфетами, то шоколадкой. А в зоне сладости, это большое дело, почему-то там в них особая нужда. Когда я выходил на свободу, он пришел меня провожать. Был сильно растроган. Я ему на руках объяснил, что через месяц, два он  также будет на свободе.

                                                    Продолжение следует. 

                                                                                                http://belpan.ucoz.ru/gb

26/-08-13                                        Часть восьмая

    Отдохнем от жутких реалий зоны и вернемся на север. Летняя красота северной природы, не бесконечна. Летний день быстро заканчивался и уже в конце августа появились первые признаки зимы. Жизнь на севере мне нравилась, а что ребенку, много ли надо, друзья, игры, но до тех пор, пока не пошел в школу и не почувствовал жгучих северных холодов. Летний, длинный,  день закончился, и началась северная ночь. Хотя света хватало, но это был свет искусственный, от электрических ламп. Город был хорошо освещен, везде горел свет, но он утомлял, этот свет. Вставали при свете, ложились также при свете, только днем, часа на два появлялось солнце. И это на мне сказалось. Отучившись первую четверть, в школе, во втором классе. Походив в сорокаградусный мороз  по городу, в школу, я перенес ангину. В первый день после зимних, ноябрьских каникул, я кое-как встал и пришел в школу. Сел за парту и почувствовал сильную боль в ногах. Меня привели в библиотеку, положили на стол, и там я пролежал до прибытия скорой помощи. Привезли в больницу, положили в палату, но что со мной не известно. Боль усилилась, ноги стали закостеневать. Тупость тех врачей,  не имела границ. И на данный момент меня тупость медицинских коновалов из Дудинки, сильно убивает. Хотя я сейчас, со своим медицинским образованием, прекрасно понимаю, достаточно взять анализ крови на лейкоцитоз, а это банальный анализ и диагноз можно смело ставить. Да, даже достаточно собрать анамнез, узнав, что ребенок перенес ангину, то уже можно смело ставить диагноз – «ревматизм». Эта заболевание, инфекционно -  аллергическая реакция у детей, на ангину. Банальное заболевание, но не для Дудинских коновалов. Из палаты убрали других детей и положили со мной мать. Легче мне от этого не стало. Боль все сильнее, я уже беспрестанно кричал. А еще эти медицинские коновалы с города Дудинка, откуда-то взяли, бабки наверное подсказали, что здесь нужна бессолевая диета и запретили солить мою пищу. Ну, а здесь любой человек, а не только ребенок с ума сойдет. Без соли ни одно животное, в том числе и человек, жить не может. Животные, идя к солончаку, знают, что их там поджидают хищники, что они там могут погибнуть, но идут, потому что, они без соли прожить не смогут. А коновалы решили, идти наперекор природе, мол, ребенок проживет. А, назначить обыкновенный аспирин, что в первую очередь назначается при этом заболевании, ума и знаний ни хватило. Пролежал я со страшными муками, несколько недель, как пришел доктор, решительный, кто он, откуда. Ударил ребром ладони по изгибу коленей. Я потерял сознание от боли, но ноги согнулись. Идиотизм полный, вернее идиот полный. Достаточно в сустав ввести новокаин и ломай кости, боли не будет. Но как больному не причинить боль, это не для медиков. Тем более ребенку, он даже обругать не сможет. После этого боли в ногах стали стихать и меня потихоньку, помаленьку, стали учить ходить. Все эти дни и недели мать была со мной, ни куда не отходила. Рассказывала мне всякие истории, особенно о своей жизни, о своей семье. А семья у ней была, также кержацкая, домостроевская. Слово отца, закон. А, дед мой был из крепких кержаков, можно сказать кулаков, хотя кулаков, как таковых в Сибири не было. Но дед мой до революции владел несколькими островами, на Ангаре, огромными заливными лугами, покосами. В тайге были свои угодья, где он ставил свои заимки и занимался охотой и кедровым промыслом. Рассказывала, как дед однажды воевал, боролся с медведем. Пошел добывать белку и естественно, патроны на белку были приготовлены. Его собаки с ним, бегают  по лесу, ищут белку, ну и набегали на медведя. Тот заревел, поднялся на задние лапы и на них. Собаки к деду, медведь за ними. Дед за ружье, а что толку, патроны беличьи, убить не убьешь, а ранишь медведя, и здесь придет каюк. Раненного зверя не остановишь, ни чем. Собаки возле деда сгруппировались. Увидели в нем своего защитника. Вспомнили, что они тоже не лыком шиты, а как ни как, охотничьи лайки. Начали медведя в обхват брать, за задницу кусать. Медведь ревет, отбивается, дед в это время запалил бересту и давай горящим факелом махать и кричать на медведя. Медведь видя, что сила не на его стороне, рявкнул от огорчения и подался вглубь тайги. Я был очень впечатлен этой истории и был горд за деда и за его лаек.  В следующий раз, мама рассказала, как попала сюда, как выжила здесь. Как попала в лагерь, морозы, одежды теплой нет, еды не хватало, но самое главное. Не было умения приспосабливаться, умения находить нужные пути. Говорит,

                         - Тыркали меня, куда попало, во все углы, толкали на все тяжкие работы. Я и не ожидала, что здесь выживу. Но совершилось чудо, по зонам ездила с концертами Лидия Русланова, она также сидела здесь в сибирских лагерях, за уголовное  преступление, совершенное ее мужем, генералом. Был он у нее в больших чинах во время войны, командовал армией и в Германии  нахапал несколько машин немецкого добра и Сталин посадил его и заодно его жену, певицу Лидию Русланову. Мы слышали о ней, знали, что она сидит недалеко от нас. Рассказывали, что сидит с комфортом, с обслугой. Одета и питается не по-нашему, но что приедет к нам, и я увижу ее, конечно не ожидала. Я раньше о ней ни чего не знала, песен ее не слыхала, да и где могла услышать, когда у нас и радио, то не было, Только по рассказам своих подруг, здесь в зоне. Было конечно интересно услышать и увидеть такую знаменитость, которую сам  Сталин наградил орденом, а потом он же и посадил. Историй о ней много ходило, и когда нам объявили, что нас ведут на концерт самой Руслановой, я первой очутилась в клубе и села на полу возле сцены. Клуб набился битком, всем хотелось, и увидеть и услышать знаменитую заключенную. Тут появилась она, в роскошной шубе, платке и в своих знаменитых валенках. Красивая, статная, немного даже вальяжная. Совсем не похоже, что это, такая-же «зечка», как и мы. Начался концерт. Сначала пела она одна, но потом попросила, чтобы кто-то из женщин вышел и подпевал ей. Окинув взглядом зал  битком набитый серой массой изнуренных непосильной работой и лагерным бытом, одетых в лагерные  телогрейки женщин, она увидела меня и попросила подняться к ней на сцену.

    Петь мама всегда любили и голос у нее приятный, лирический.

       - Я, застеснялась, но она спустилась ко мне и взяв за руку, вывела на сцену. Спросив меня, откуда я, потом спросила, знаю ли я такую песню. Но так, как она пела народные песни, которые пели и у нас в селе, то она была мне знакома. И получилось так, что мне пришлось подпевать ей несколько песен. Концерт закончился, но она меня не забыла. Представила начальнику лагеря и попросила, чтобы эту красавицу не обижали. После этого мне наступило послабление. Меня отправили на курсы поваров, здесь же при лагере, а потом, сразу по окончанию курсов на вольное поселение, а тут и подошла амнистия. Так благодаря знаменитой певице я и выжила.-

          А после лагеря, мама осталась здесь же, на севере. Получила направление в столовую работать поваром, а через полгода стала и шеф - поваром.   

 Снабжение тогда на севере было отличным, фрукты овощи, все это у меня было в повышенном рационе. Но мучения мои на этом не закончились. Зря я поторопился сказать вам, читатель, что жуткие реалии, только в зоне. Но и когда «коновалы» возьмутся тебя лечить, ты сам скажешь, лучше в зону.

        Маму, когда я пошел на поправку, выписали на работу. Я остался один и естественно палату заселили другими ребятишками. Через несколько дней, у меня высокая температура, боли в горле. Здесь, правда, диагноз поставили сразу,- Дифтерия. Как эти коновалы умудрились диагноз поставить, это я до сих пор не пойму. Но заразить они меня смогли. Дифтерия, даже по нашим меркам, смертельное заболевание, то есть смертность составляет где-то восемьдесят с лишним процентов, а что уж говорить про то время, да с теми коновалами. Перевели меня в отдельный бокс, скорее всего, умирать. Опять мать со мной. И стали они меня шпынять анти дифтерийной сывороткой, поможет хорошо, не поможет, ну что ж, бог дал, бог взял. Вот где я узнал, что такое боль. Две медсестры меня держат, третья колет. Боль при введении невообразимая. За что мне все эти мучения, я так и не понял. Поэтому всем кто ходит в церковь и молится богу, верует в бога, я смело говорю, вы все идиоты, нет бога, и его не может  быть, а если бы он был, только за те мои мучения, которые, я, испытал в детстве, его надо уничтожить, проклинать его, а не молиться ему. Справился мой организм и с этой пакостью. Но коновалы решили меня добить, все это дало осложнение на сердце. Порок сердца, митральная недостаточность. Пролежал я там до лета, и мать решила сама меня спасать, бежать от этих коновалов, от этих Дудинских недоучек. На первый пароход, и в Красноярск, на материк.

        Попугал я вас читатель. Теперь отойдем от ужасов медицинских коновалов и перейдем к реалиям, вернемся в зону.

                       По прибытии в зону, я был гол. То есть, из продуктов питания, у меня ни чего не было. Посылка еще мне не была положена. На усиленном режиме, на котором я и находился, положена посылка раз в полгода и я, ее до больницы получил. А, зоновской паек, только для тех, кто хочет похудеть. Я уже и так стал стройным, подтянутым, но вечером мой желудок подсказывал, давай, покорми. Я ни у кого, ни когда, ни чего не просил. Хотя зэки вечно друг у друга клянчат, особенно чай и сигареты. Я обычно днем, после обеда, выходил во двор и садился на лавочку, в дальнем крыле локалки. Долго один не сидел, кто-нибудь ко мне подтянется, присядет. И вот также сижу, размышляю о перипетиях своей судьбы, ко мне подтянулся, присел зэк. Познакомились, Саша Лойко, из моего отряда. Разговорились. Сидит по 147 статье, часть третья, то есть, тяжкое телесное повреждение, приведшее к смерти человека. Проще, убийца. Везет мне в зоне на знакомых, убийц. Что оказалось, обыкновенный драчун. Мужик сильный, характер вздорный, привык руками махаться. Подрался на работе, не рассчитал силу, забил человека и сюда, на восемь лет. В зоне находится три года, ходит на работу, из дома помогают посылками. В общем, обжился здесь человек. Компанию здесь ни с кем не водит, да и при его характере, это не возможно. И здесь может подраться. Он и предложил мне, даже не предложил, а принес ко мне в секцию, и отдал мне, естественно, что придет посылка, я отдам, пачку масла и сгущенку молока. А с этим богатством, здесь можно жить. Меня, конечно, удивило, что мне не знакомому человеку он доверился. Хотя в жизни у меня было несколько таких случаев, что мне доверяли, совершенно не знакомы люди. Видно на лице у меня написано,- Он не обманет.-

        Стали мы с ним дружить. Встречались с ним в локалке, либо в красном уголке, смотрели вмести телевизор. Он, как и все зэки, обожал боевики, где много драк и убийств, что я совсем не мог смотреть. Я ходил в основном на кинокомедии, либо простые фильмы, без драк. Я научился играть в нарды, мы с ним играли, но скоро понял, что с ним лучше не играть. Так и хочется сказать, что Гоголь с него писал своего Ноздрева. 

            -Знаем мы вас, как вы плохо играете, подвигая шашку, да в то же время, подвинув обшлагом рукава и другую шашку.-

            - Нет – сказал Чичиков, вставши из-за стола, - с тобой нет ни какой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.-

             - Отчего ж по три? Это по ошибке. Одна подвинулась нечаянно, я ее отодвину, изволь.-

И хотя я в зоне купил, очень хорошие, красивые нарды, с ним я перестал играть. Мышление у него было очень низкое, даже для зоны, а у таких людей амбиции непомерные. Забываясь, кто перед ним, начинают учить, подсказывать. У него был бзик, все критиковать и как надо все делать, как переустроить эту жизнь. Но я придумал ход, чтобы его не разочаровывать, пусть он живет со своими идеями, но лишь бы меня не трогал. Я уже говорил выше, что я и на воле не могу с абсолютным большинством разговаривать, терпеть глупые речи. А здесь, куда деться, он же рядом со мной ходит, либо сидит. И его речи и суждения, на меня действуют, как головная боль.

          Я сходил в библиотеку и принес оттуда книгу Василия Яна - "Батый". Рассказал о ней, о монголах, заинтересовал его этим. Потом принес другую книгу, этого же писателя - "К синему морю". И вот эти монголы стали мне спасением, от его высказываний, несуразностей. Как только он начинает подходить к своим идеям, о переустройстве миро создания, а я его уже немного изучил, я тут же переходил к монголам. Говорю, а ты знаешь, что не было ни какого монгольского иго. Это его заводило, и он переключался на монголов и всю прогулку, доказывал мне о монголо-татарском иге. Что мне и нужно было. У меня мысли свои были и я только изредка, либо поддакивал, либо отнекивался. Так мы мирно с ним и существовали. Он своей наивностью меня поражал. Он верил книжным писаниям. Если Ян написал в книге, то это так и было.

          После вечерней проверки, мы также на часок выходили на прогулку. Уже была зима, рано темнело, на небе высыпаны звезды. Здесь, я уже менял тему, что бы монголов оставить на потом и заводил речь о звездах. Рассказывал о звездных системах, о происхождении галактик, нашей планеты – «Земля». Здесь он меня слушал, и тоже забывал о своих абсурдных идеях. Иногда я задавал ему, какой-нибудь каверзный вопрос по астрономии, конечно простенький, и вот здесь он разливался соловьем, преподносил мне, все, что слышал по мироустройству, от своих бабушек и дедушек. Что мне и надо было, я старался его не перебивать, а тем более переубеждать.

                   Так, мы с Сашей и дружили.

       Ну, а как же северянин, чем же он занимается?

         Переехав в Красноярск, мама устроилась на пассажирский теплоход, буфетчицей, который ходил по Енисею, развозя пассажиров по всем городам и поселкам лежащих на берегах этой могучей реки. Я также плавал с ней, на этом теплоходе или как говорят речники,

                                                                                                                                         – Ходил.

И мне это очень нравилось. Базировались мы в Красноярске, здесь заправлялись, снабжались всем необходимым и отправлялись вниз по Енисею, вплоть до города Енисейск. Летний солнечный день, стоим в порту Красноярск. Я только, что проснулся. Вышел на палубу, полюбоваться видом Красноярска, теплоходами, катерами, шастающими по акватории Енисея. У нашего борта, стоит причаленный катер, буксир. Мне он очень понравился, небольшой, уютный, с трубой, каютой для экипажа и пассажиров. Я еще помечтал, вот бы поплавать на нем. На палубу из рубки вышел мужчина, посмотрел на наш теплоход. Отец!

                                     Я сразу закричал,- Папа!-

           и бросился к нему. У него, мое внезапное появление тоже вызвало удивленную радость, откуда я здесь. Рассказал ему, что здесь работает мама буфетчицей, и я с ней плаваю, на этом теплоходе. Я провел его в нашу каюту, мама была там. О чем они разговаривали, я не знаю, но в дальнейший путь, я отправился с отцом, на его катере. Он был капитаном на этом катере. Собственно вся команда состояла из него и его помощника Арсения, который числился рулевым-мотористом. В этот же день мы отправились в путь, вниз по Енисею, курс на Проспихино. Папа получил на заводе этот  новенький катер и гнал его в порт приписки, туда, где ему придется трудиться. Это было сказочное путешествие, длинной несколько тысяч километров водной глади Енисея и Ангары. Разгар лета, море солнца, вода, вода и великолепная сибирская природа, Золотое солнце играет волной,  дробясь  миллиардами  искр  на  хрустальной поверхности воды. Царственно, величаво,  в  своих  лесистых  берегах  катится красавица  Ангара.  Вздымаются к небу высокие гористые  берега,  туда, где синее небо граничит с  кедровыми шапками.  Медведи, ловящие рыбу  по берегам шиверы, придавали особый колорит путешествию. Шли только днем, на ночь приставали к берегу у какого-нибудь села. Разводили костер, готовили снедать. В основном варили уху из наловленной по пути рыбы. Кидали в нее зелень,  собранную здесь же, на берегу, из щавеля, добавляли дикий лук, закусывали черемшой. Это было сказочное варево, не надо забывать про прохладный речной ветерок и бесконечную синь реки. Иногда и среди солнечного дня, приставали к  берегу. Разводили костер, пообедав, отец,  с механиком распив бутылочку водочки, ложились спать, а я, настроив удочки, занимался рыбалкой. Обычно останавливались около какой-нибудь шиверы, то есть там, где есть быстрое течение. Хариус так и прыгал, метался, стараясь попасть на уду, зацепиться за червяка, забываясь, что сняться с нее можно будет, только на сковороде. Обед кончался, команда просыпалась, и снова отдать швартовы и в путь, вверх по Ангаре. После обеда, обычно отец ставил меня к штурвалу, и команда дальше шла досыпать уже в каюту, а я вел катер, ориентируясь по бакенам, створам и изредка заглядывая в лоцию. Сказочное путешествие, но какое бы оно не было сказочным, когда-то и оно кончается. Прошли «Кодинскую шиверу» и открылась панорама большего сибирского села. 

   Проспихино!

                    Я родом из селения Проспихино,

                      здесь горы, сопки, мрачная тайга,

                      но красит этот мир своим величием

                      и вечно буйным нравом Ангара.

  

        Пришвартовались. Отец оформил все документы по  катеру, сдал их в контору и повел меня домой. Длинная сельская улица, с деревянными тротуарами и в центре этой деревенской улицы, наш дом, вернее два дома, так, как рядом со старым, отец выстроил новый дом, в котором жил сам, уже с новой семьей. Бабушка, не ожидала моего приезда. Увидев меня, заохала, кинулась обнимать меня, собирать на стол. Здесь я снова почувствовал вкус той специфической трапезы, присущей чалдонам, жителям приангарья. Слегка протухшая щучина, вареная картошка, соленые грузди, мороженая брусника и свой домашний хлеб. То есть, то о чем я мечтал поесть, живя на севере. Я почувствовал полный комфорт и сразу после обеда, забрался на диван и уснул.

          

                                        Продолжение следует.

 

21/07-13

                                                               Часть девятая

  Уснул и уснул. Проснулся в натуре, зона. И вся сказочная жизнь детства осталась только в снах и воспоминаниях. А здесь надо выживать, следить за своими словами, своими действиями, что при моем характере очень трудно. Зона усиленного режима, собраны зэки всех мастей. Зона коммерческая, в которой правят бал блатные и где, за каждое неосторожное слово или действие, надо отвечать.

                        На второй этаж, ко мне в куток, поселили двух бандитов. Один лет сорока, Костя, напыщенный, самоуверенный «зек», имевший  несколько ходок, по различным статьям. Второй, молодой, лет тридцать, Николай, грабитель касс и магазинов. Николай действительно со своей бандой, на машинах, на мотоциклах, разъезжал по деревням и мелким поселкам. Там высматривал цель, магазин, колхозную кассу или обменный пункт. Вел наблюдение, и если все подходило к его сценарию, то ночью шли на дело. Действовали вчетвером, иногда подключали мальчишку, одного из сыновей грабителей, чтобы он пролез в окошко или дыру, проделанную ими, и открыл дверной замок изнутри. Чаще фомкой и отмычками. С первым, Костей, у меня не сложились отношения. Меня несколько удивило, что его бандита, имеющего несколько ходок, закинули на второй этаж, а это по меркам зоны не престижно и для бывалого бандита не подходит. А он действительно имел несколько судимостей, за кражи, хулиганство, грабеж. Но по его словам, он сам так захотел. Костя, с первых же дней повел себя со мной нагловато. А, что, человек в возрасте, первый раз в колонии, генеральный директор, и сделал вывод для себя, что я лох и можно распоряжаться и доить. Он сразу по заходу, стал рассказывать о своих подвигах и стал строить из себя, чуть ли не вора в законе. Но я уже был не тот, первоходок, который полгода назад зашел на «Кальварийку». Я быстро, логически вычислил, что он хотя и неоднократно судимый, но здесь в зоне, он никто, иначе его не забросили бы на верхнюю койку. Попробовал со мной тыкать, но я это сразу пресек, только на вы (хотя сам я, конечно, ему тыкал), и запретил ему садиться ко мне на кровать, даже не ему, а им обоим. Это конечно был перебор с моей стороны, сидеть то им все равно где-то надо было.  Здесь уже пришлось разбираться «смотрящему» по отряду. Он пришел, сделал мне внушение, что сидеть на кровати может любой, а Косте подсказал, чтобы он не вякал,  на счет своих судимостей,

               - Мы здесь все про тебя знаем.-

   После ухода смотрящего, Костя с нарочитой уверенностью, стал садиться ко мне на кровать. И однажды у нас с ним произошла стычка.  Прихожу, днем с локалки, к себе в куток, а Костя демонстративно развалился на моей кровати. Я его согнал и вежливо сказал ему, что он олух царя небесного, раз с первых слов не понимает, что ему говорят. Его это сильно взбесило, почему не знаю, может, то, что я не первый раз так его называю. Я в это время повернулся и  пошел из хаты, в локалку. Костя, как завзятый спортсмен перелетает через койки и оказывается у дверей, впереди меня. Налетает с кулаками, но у меня железные нервы, я хладнокровно оценил обстановку, а я уже не тот жирный боров, что был на воле, а поджарый, стройный молодой, пятидесятилетний человек, с зашкаливающейся самоуверенностью, когда-то успешно занимавшийся боксом, встал в стойку и спокойно говорю,

                 - Сейчас в лоб врежу и успокоишься.-

 Потом на всю хатку, а в ней народу двадцать человек и все бандиты, есть такие, кто пришел сюда со строгого режима и даже с «особого».

                 - Сейчас я тебя не буду трогать, но как только буду выходить на волю, а это будет скоро, то я тебе голову отшибу.-

                   Потом, еще громче, работая на публику, как ни как, а я бывший киношник,

               - Сейчас не трону, но в тот день, когда буду выходить, точно, голову тебе отшибу.-

               С этого дня, Костю, как подменили. Ласковый, на «вы», « Павел Аркадьевич». Я даже, через неделю спросил его, а что ты такой ласковый, а вы же со мной Павел Аркадьевич ласково и я также. Даже за пачку примы, он мне из фуфайки, сделал жакет, который мне очень пригодился.

С Николаем, у меня сложились другие отношения. Он, хотя и грабитель, но по натуре был мелкий пакостник. Как он командовал бандой непонятно. Меня он побаивался.  На него действовал мой титул «Генерального директора» и мои знания. Все, что он хотел, это поймать меня на том, что, что-нибудь, да я не знаю. Когда однажды, ко мне пришел один из зэков, и я случайно ошибся, но тут же поправился (а, Николай, когда ко мне приходят клиенты, всегда свисал со своей койки, второго этажа, прислушивался, смотрел за моими расчетами), то вся зона в тот же день узнала, что Павел Аркадьевич ошибся. А как я об этом узнал, да просто. Сижу один, как всегда на лавочке, в локалке, ко мне садится человек и говорит, ну что Аркадьевич (кликуху доктор к тому времени убрали и все ко мне обращались по отчеству),

             - говорят, Вы ошиблись, и не правильно подсчитали сроки-

. Через некоторое время, вечером, на вечерней проверке, тоже мне об этом сказали. То есть они все считали, что я не могу и не должен ошибаться. После этого, я старался свой авторитет поддерживать и более тщательно рассматривал дела и более внимательно писал касатки и жалобы.

         Костю,  правда,  иногда я гонял излишне, забывая, что здесь не воля, а тюрьма. Раз захожу к себе в куток, сидят на моей койке несколько человек, парни с Колиной банды (они все здесь сидели, только в разных отрядах). А, я запретил садиться на мою кровать, хотя я здесь был не прав, а куда им садиться, если они пришли к другу в гости. Но я не всегда здраво рассуждаю, а иначе не сидел бы здесь. Захожу, сидят. Я им,

               - Ну-ка! Встаньте с койки и пи--дуйте отсюда, какого хера расселись здесь. –

Коля, молча, встал со своей командой, и они быстренько утопали. В кутке, мне за эти слова, мне ни кто даже слова не сказал. Потом до меня дошло, что я не на воле и здесь, за каждое слово, отвечать надо. Дойдет до «смотрящего» и будет разборка, могут и мне в лоб настучать. Через некоторое время пришел Николай и жалобным, просящим тоном,

                   - Павел Аркадьевич, ну что же вы так, при моих ребятах!-

Я уже понял свою ошибку и что ее нужно исправлять, говорю,

                    - Да, ладно Коля, садись, давай чай попьем, а то мне одному не в стремя пить,  на конфетку, угостись.-

                     Угостил его чаем, леденцами и все забылось.  В другой раз он привел ко мне на консультацию, какого-то бандита, весь разрисованный, в наколках. Тот с порога, мне,

                     Ну, давай, черкни писульку, что там надо писать.-

         Немного опешив от такой наглости,  сразу говорю,

                   - А, ты, что здороваться не умеешь, что в школу не ходил или там не научили, что надо здороваться, когда приходишь к кому-то. И что к старшим на вы надо обращаться. Иди, сначала научись здороваться, потом приходи. –

        - А, ты Коля, если кого приводишь, подскажи или научи вежливости человека. Что сначала при входе с людьми здороваются.-

Тот «зек», сразу ушел, а Коля виновато поглядев на меня, еще и ругнулся в его сторону. После этого, все кто ко мне приходил, в первую очередь здоровались.

             Так, вроде спокойно - напряженно и текла моя жизнь в зоне. Пробыв, вернее просидев, где-то месяц, я заметил, что часть зэков ходит в красивых, цивильных костюмах, правда черного цвета и без галстуков. Выглядят, как на параде. Но абсолютное большинство и в том числе я, ходили в казенных робах и казенных ботах. И естественно отношение к таким парадникам, со стороны администрации зоны, да, и со стороны зэков, было более уважительно. Я расспросил Сашу, почему часть зэков ходит в гражданской одежде. Он и рассказал, что здесь в зоне, это разрешается, лишь бы темное было. Я написал жене, чтобы срочно выслала мне черный костюм, черную рубашку и кроссовки. Мне это все было выслано. Новенький черный костюм, черная атласная рубашки и красивые кроссовки. Кроссовки в зоне запрещены, но я туфли терпеть не могу, поэтому попросил их выслать. Приоделся, стал выглядеть, как английский денди. И сразу почувствовал к себе другое отношение, как со стороны администрации зоны, особенно с медицинской частью,  так и со стороны зэков. Мне больше импонировало, отношение со стороны медицинской. Там работали, служили,  молоденькие симпатичные медсестрички, с которыми мне приходилось непосредственно общаться. Здесь в зоне, даже если ты Генеральный директор, но выглядишь, как босяк, то и отношение к тебе будет босяцкое. Правда, грех говорить, но ко мне и в костюме зэка, отношение было другое, более благоприятное. Я с первых дней не позволял садиться мне на голову. Я всю жизнь считал себя неплохим психологом. Этот дар мне здесь пригодился. Я с первого-второго раза вычислял больных на голову зэков и старался от них отходить либо их отшивал от себя. А, здесь их немало. Постарался добиться небольших привилегий. Во, первых, я пробил себе пропуск, на самостоятельное хождение по зоне, а это огромный плюс к авторитету зэка. Таких были единицы, на все четырех тысячное население зоны. У меня даже был интересный случай. Иду по зоне, навстречу идет «отрядник», начальник соседнего отряда (через некоторое время он перешел в наш отряд). Остановил меня,

                - Вы, почему ходите один-

              Я ему,

                 - а, как еще должен ходить Генеральный директор._

     Он,

             - А, Вы, что Генеральный.-

Я,

                     -Да,-

      Он,

             - Тогда конечно, идите.-

Я, довольный, с улыбкой, пошел дальше. Очевидно, это был недавно принятый на работу, еще не освоивший в зоне, не понявший, что здесь все зэки одинаковы. Во вторых сходил к начальнику медсанчасти и получил пропуск на дополнительный банный день (по которому я ходил в баню, через день). У блатных, а выделение коек сидельцам, это их епархия, получил нижнюю койку, которую я оборудовал, как шатер. У "шнырей",  в прачечной, наменял простыней, у зэков, уходящих на вольную, одеяло. Один из зэков, нанес мне с зоны красивой бронзовой проволоки, медных крючков и я сделал так, что шатер с помощью нехитрого приспособления, закрывался и открывался. Кроме того, что ко мне приходили писать касатки, жалобы, то стали приходить еще доморощенные поэты. Притаскивали стихи, просили оценить, подсказать. Рецензию дать.  Поэты, люди обидчивые, попробуй критику наведи. Немало я испортил судеб, этим поэтам, давая им хвалебные рецензии. А, поэтов там ползоны. Но это умильная картина, но не надо забывать, это зона усиленного режима.  Да, еще, как бы приходят сюда, по облегчению, со строго режима и даже "особики", а это уже совсем другой контингент. Нервы негодные, могут и заточкой, да и ножом (это тоже, не смотря ни на какие шмоны, было).  Сидел в соседнем отряде и людоед. Сам минчанин. Рассказывает,

                                        - Сидим дома, ни кого не трогаем, празднуем. Но праздник проходил скучновато. Выпивка есть, закуски нет. Телевизор не работает. Решили вызвать телемастера. Приехал, отремонтировал, посадили за стол, выпили. Он и скажи, а где закуска, да еще посмеялся,- беднота, темнота. Мы его и завалили. Сын и предложил,  а вот, она, закуска. Мы его  распотрошили, печенку зажарили, ни чего, «съедобна».-

        Но на проверку мы должны выходить строиться, в своих зэковских робах. Ну, это и лучше было. Я старался костюм беречь, чтобы он выглядел чистым и не мятым. Гладить здесь негде. Рубашку тоже старался беречь.

                Все это хорошо, но мне еще предстояло разобраться с мошенником. Можно конечно и забыть это дело, но только не я. Характер отвратительный, за что и сел сюда. Другой бы человек, забыл это дело. Но я решил поймать его и наказать. Он жил в другом отряде, так, называемым "хутор". К ним так просто не пройдешь. Но столовая, то одна. Я решил его там ловить. Он уже знал, что я прибыл и естественно прятался от меня. Столовая огромная, как Казанский вокзал, в Москве. Отряды питались, по очереди, посменно. Я все ни как не попадал на его смену. Хотя многих предупредил, чтобы мне сказали, если он появится. А, зэки это такой народ, что родного брата сдадут, лишь бы тому хуже стало. И вот, как-то захожу в столовую, и ко мне подходит зэк, и тихонько сообщает, вот его стол и сейчас он придет. Заходит его отряд и идет и мой мошенник, я его тихонько за шиворот и в сторону. Бить нельзя, хватать нельзя. Здесь же находятся офицеры, начальники отрядов и их замы. Ударь и статья или БУР, что для меня не лучше. Я состроил страшную морду и говорю,

                - Так что за деньги, я тебе сучонок должен?

            Он, заюлил, пошел в непонятки,

                 - Жена ваша меня не поняла, я не так сказал -

              - Короче так, гони мне десять пачек примы. Помнишь, я тебя как друга угощал шоколадкой. А ты меня, за мою доброту решил наколоть. И попробуй не отдай, голову отверну.-

                     Он понял, что я шутить с ним не буду и сказал, что отдаст. Я довольный его испугом, отпустил его. Меня даже заинтриговало, а где он возьмет. Десять пачек "Примы", это для зоны много. Зарплата рабочего, на "промзоне", за целый месяц работы. Скорее всего, надо кого-то обмануть, выцыганить. Но дело принципа, а это зона, здесь моментом поймут, что ты лох. А последствия будут чреваты для меня. Весь авторитет улетит. Во всяком случае, на "Вы", со мной ни кто разговаривать не станет. На этом расстались. Здесь не воля, где я бы по быстрому набил  морду и на этом сквитались. После этой нашей встречи, он еще долго избегал меня, даже в столовую не ходил. Я знал, что десять пачек примы, здесь не просто достать, но принцип дороже. В отряд к нему я не мог  зайти, а по зоне он не ходил. Многие уже знали, что я его ловлю и однажды прямо ко мне в отряд пришли и сообщили, что он идет на досрочное освобождение и сейчас он будет у начальника колонии, на комиссии по рассмотрению зэков, идущих на условно-досрочное освобождение.

                    Солнечный день, настроение боевое. Я одеваюсь и по-быстрому топаю до конторы администрации. С всякими уловками, прошел все входы и выходы. У дверей администрации, стоит, переминается толпа. Собралось много народу желающих уйти на досрочное, так называемое УДО, «Условно-досрочное освобождение» и тут же находился  отряд из карантина. Новенькие, приведенные на распределение по отрядам.  В большой, тесной толпе, уже не разберешь, кто, с какого отряда. Я, как битый зэк (ни когда в жизни не подумал бы на себя, что я среди зэков, могу быть таким уверенным), деловито потолкавшись в толпе, здесь, его и выловил. Опять за шиворот, и матом при всех. Ты, что п----ц, такой-сякой  решил наколоть меня, да, я тебя сучонка, такого-сякого пришибу, здесь останешься,  здесь, навсегда. Я прекрасно знал, что  в этой толпе,  среди зеков, начальства нет. Начальство либо на комиссии, либо у начальника колонии, распределяют по своим отрядам новеньких. Он заерзал, заюлил, как? - матом в зоне, - при всех зэках, это ударчик, я вам скажу. Это конец любого авторитета. А, он здесь, как мошенник, считался в авторитете. Он испугался, что если я ему вмажу при всех, ему до конца срока (а это два три дня), трудно придется доживать. Народ стоит, любуется зрелищем, а  я, работая на публику, особенно на новеньких, матом его крою и угрожаю лоб раскроить. Он испуганно дергает меня, пытаясь заткнуть мою речугу, хватает меня за руку  и ведет в ремонтные мастерские, находящиеся рядом с конторой.  Там у кого - то занял и отдал мне все десять пачек.

                           - Ну, что дружище, думал, на лоха налетел, скажи спасибо, что не на воле, мозги бы тебе там стряс.-

                   На этом мы расстались. Я удовлетворил свое самолюбие, он чистым, вернее как говорят, «с чистой совестью»,  вышел на свободу. Конечно, опять, это могло мне выйти боком. Без соответствующей санкции смотрящего, я не имел права его трогать, а тем более матом крыть. Здесь за каждое слово надо отвечать. Тем более за «сучонка», которым я его назвал. «Смотрящий» по зоне, здесь бы мою сторону не взял. Мошенничество, в зоне, не грех.  Но, он к «смотрящему» не пошел, а авторитет мой сильно возрос. Во всяком случае, Николай с Костей стали меня побаиваться, да и другие тоже. Через день я в этом убедился. Прихожу утром к телевизору. Там шел мой любимый сериал. Английский юмор. Его и на воле редко кто смотрит, юмор у англичан тонкий, не всем понятный, ну а зэкам тем боле. Им надо, чтобы кого – то убивали, грабили, на худой конец, даже сыщики, кого-нибудь мочили и побеждали. Утром в комнате, так называемая «культпросвет комната», или по старому, Ленинская комната, мало зэков. Убийства совершаются и показываются вечером, либо ночью.  Я зашел, там еще было несколько зэков. Была там и одна молодая «шестерка». Я переключил на свой канал и стал смотреть. Все отошли на задние скамейки, фильм не стали смотреть. Разговаривает между собой. Только шестерка подскакивает и хочет переключить. Я его остановил. Он становится в боксерскую стойку.

                                                     Я ему,

                                                          - а если я тебе в глаз засвечу. И ты не успеешь защититься.-

Я понимал, что это шестерка, то есть,  приблатненный, понимал, что могут быть последствия, но все же настоял на своем.  

                       - Досмотрю фильм, и смотри что хочешь, он долго не идет.-

 Он отступил. И я посмотрел, что хотел.

                               Продолжение следует.                                    

юридическая планета